— Как же ты без руки? — спрашивает она потом.
— Справлюсь.
— Ох… Больно мне. Сделай петлю сынок… Ты уж прости меня, но я правда не могу больше терпеть.
— Ничего, — говорю.
— Отец должен был это сделать. Но он — ни в какую. Прости меня, сынок, милый. Не надо бы тебе…
— Ничего.
— Ты мучаться будешь потом…
— Не буду.
— Ох, сынок, сынок… Только помни, что ты ни в чём не виноват. Ни в чём, сынок, помни это. Твоей вины нет.
— Я запомню, мать.
Я делаю петлю и, приподняв материну голову, надеваю петлю ей на шею. Она стонет, закатывает глаза и кусает губы — больно ей, боль грызёт её грудь. Конец верёвки наматываю на руку. Думаю: одной рукой мне будет тяжело удавить её, наверное, сил не хватит. Тогда я обматываю конец вокруг пояса, завязываю узел. Оставляю совсем коротко, так что если повалюсь, петля на материной шее затянется.
Она стонет. Ощупывает петлю, будто примеряет новый воротник.
— Ох, сынок, сынок… — повторяет она.
Я поворачиваюсь к ней спиной и валюсь всем телом вперёд, к полу. Чувствую как дёргается мать. Оглянувшись, вижу, что руки её поднялись и схватились за горло. Глаза широко распахнуты. Рот открывается. Я валюсь. Она скребёт ногтями шею, пытается оторвать от неё верёвку. Я валюсь сильнее, упираюсь ногами в пол. Она тянет открытым ртом воздух, звук получается такой, будто кричит издыхающий осёл. Я падаю на колени и тянусь к полу. Чувствую, как дёргается верёвка — это мать бьётся на лежаке, дрыгает ногами.
Я тянусь к земляному полу, скребу, цепляюсь пальцами, словно хочу уползти от пожирающего меня зверя.
Потом оборачиваюсь и смотрю на мать. Она скорчилась на лежаке. Голова свесилась с досок — это я так её тащил. Лицо синее, глаза выпучены. Не дышит. Отвязываю от пояса конец верёвки, бросаю.
Я смотрю на её посинелую щёку и рот мой наполняется слюной.
Толкаю дверь и выхожу.
IV
Пьяная дорога уводит меня мимо Жеребячьей пади в туман. Впереди Стылый лес. Опасное место. Там полно всяких гадов, которым всё равно, кто ты — лишь бы был из мяса и костей. До Лохевли полдня пути. Не знаю, зачем я иду в Лохевли. Но куда-нибудь надо идти. Куда-нибудь, где меня не захотят убить. И где не будет моего безумного отца.
Мои шаги стынут в тумане. Звук не может пробиться сквозь него. Кажется, завтра наступит день. Я не помню. Не помню, сколько уже длится ночь. Но перед наступлением дня всегда стоит густой туман. День — это хорошо. Днём тепло и дождя почти не бывает. Хотя бывает, что и бывает.
Потом я слышу топот мне навстречу. Отхожу к краю дороги и замираю. Прислушиваюсь. Да, точно, это топочет лошадь.