— Завтра все будет лучше, обещаю, — шептала Зеленая. — Когда твоя боль уйдет, когда уйдет твой страх, ты сама сядешь и во всем разберешься. Если не разберешься, приходи, помогу.
— Не приду. Ты вредная. Ты обзываешься, — пьяно ответила я.
— Больше не буду, — рассмеялась Зеленая, кутая меня в какие-то водоросли. Стало мягко, тепло. И так спокойно, как уже давно не было.
Но откуда-то я точно знала, что все это только передышка. Успокоившись, зарывшись носом в водоросли и слушая плеск воды, я вдруг поняла, что не верю, никогда не верила в вину Анри. Значит, убить меня пытался кто-то другой. Значит, этот кто-то все еще за мной охотится. А, может, этот кто-то на самом деле и убил всю мою семью?
Все же как это сложно быть слабой смертной… как же хочется временами стать такой же сильной и крутой, как мои друзья. Я стану. Наверное. Но завтра.
— Что? Без меня пьете? — раздался где-то обиженный голос Маман. Зеленая живо скрылась в темных водах. А я? Я уже спала.
Глава двадцать четыре. Выбор
Ночь, полная огней, самая короткая в этом году. Холодит роса босые ноги, льняной подол уже мокрый насквозь, приторно сладко пахнут липы. Хоровод. Хоровод вокруг, опьянение праздника. Радость в крови, веселые песни, улыбки деревенских парней. И никого, кто затронул бы мое сердце. Мне всего тринадцать. У меня еще есть время! Много, много времени!
— Дай погадаю, милая, — пробирается сквозь веселье тихий голос.
Глаза у цыганки черные, красивые. Утопаешь в этом взгляде. В мудрой улыбке, в отблесках света от сережек. Мягко звенят монеты на ее платке, льется мелодия, выводимая ее сородичами, и, смеясь, я подаю ладонь…
— Трое в твоей жизни. Один любит, второй ненавидит, третий — думает, что любит. Годами, веками… навсегда. Никуда от них не денешься, даже в смерти не спрячешься.
И я ловлю на себе страстный, безумный взгляд. Подружки смеялись, что он влюбился, а мне вот смешно не было. Было почему-то страшно. Вырываю из тонких пальцев цыганки руку, убегаю в толпу, несусь по поляне, меж пылающих костров, меж танцующих пар… и рвусь из крепких рук:
— Ну что же ты, что же ты, — смеется кто-то, и я сразу успокаиваюсь. Оборачиваюсь, прячусь в крепких объятиях, вдыхаю такой родной, такой любимый запах…
И сердце мое бьется быстро-быстро, подобно раненой птице. Но уже не из-за страха.
Проснулась я в тех же водорослях. Едва живая, но уже гораздо более спокойная, от навязчивого звонка. Адам Ламберт выводил мелодию из печально известного фильма, я сонно потянулась за мобильным и, увидев высветлившееся на экране имя, тихо сказала: