Он скулит? Тыкает в меня носом, лижет щеки. Хватает зубами за ворот куртки и тащит куда-то по острым камням. Издеваться-таки будет.
Пусти! Пусти, зараза! Больно же!
Но кричать сил не было. И времени. Беспамятство догнало быстрее. И почему-то последнее, что вспомнилось перед полетом в бездну: полные боли глаза незнакомца, когда я надевала ему ошейник.
— Прости… — выдохнула я. — Прости меня.
Как же отчаянно он воет-то!
Глава двадцать пять. Убежище
Болит-то как все! Сознание возвращалось медленно, через силу. В голове клубился туман, перед глазами плыло и медленно, очень медленно, вспоминала я, что было перед тем, как я утонула в этой вязкой тишине. И сразу стало не до боли: меня выдернуло в реальность одним резким толчком и страдать сразу расхотелось, вместе со слетевшим с губ именем:
— Ли…
И сразу же, с осознанием, что вокруг сгущались, неумолимо, зло, проклятые сумерки, в голове выстрелило одно слово: опоздала. Безнадежно и навсегда…
— Ли!!! — полились по щекам злые слезы, и я вылезла из груды какого-то старого, вонючего, тряпья.
Сразу стало холодно. Что-то зашевелилось рядом, живое, ласковое, прошлось горячим языком по щекам, смахивая слезы, ткнулось теплым носом в ладони и заскулило. Так жалобно, едва слышно. И я с ужасом начала понимать…
Мы все еще в тех проклятых скалах, но иначе и быть не могло. Пес, может, и адский, а вытащить меня из расщелины даже для него слишком. Но здесь, в небольшой пещере, приспособленной для жизни то ли залетными бомжами, то ли любителями попить или просто пожить в тишине природы, кто их знает, было сухо и даже тепло. Каменные стены вокруг, лишь небольшая дыра выхода, низкая, сколоченная из досок, лежанка, чтобы на камне не спать, чудом оказавшиеся тут, страшно вонючие, одеяла, в которые меня закутал… пес что ли?
Пес сам лежал на той самой кровати, и как только уместился, скажите, на милость, под одеялом, согревая меня горячим боком подобно живой печке.
Холодно было… но не настолько, насколько могло было быть… на улице мороз, черт побери! И даже вон звезды начинают через вход в пещеру проглядывать! А грудь болит так, что ругаться охота: наверняка, что-то там сломала. А двигаться… я попробовала. Со стоном повалилась обратно, поняв, что повредила на только ребра, но и ногу. И ходить, а тем более, лазить по скалам, увы, не могу…
— Ли… — выдохнула я.
И пес, до сих пор следивший за мной внимательным взглядом, вновь заскулил, ткнул меня носом в плечо, будто утешал.
— Дура я, да? — прошептала я, погладив его огромную голову. Чудо ты мое шелудивое, чего я тебя так боялась-то? Даже хорошенький, на пушистую овчарку-переростка похож, только черный совсем. Наверное, был черный… теперь серый из-за грязи.