Желание быть женщиной меня
перемещает в сторону огня,
на кромку исполнительного неба.
Газообразна ангельская кровь,
не испаряя первую любовь,
она числом равна началу хлеба.
Когда я женщина, я помогаю быть
самой себе и начинаю плыть,
а маленький, загадочный мужчина
сидит в углу троянского коня,
изображая жестами меня,
и плавится в паху его причина.
В зеленом проектируя траву,
земля волнообразна наяву,
крестообразна ночью в черно-белом,
женоподобна в утренней заре,
она мужчину слышит, на траве
лежащего не мужеством, а телом.
Жестока женщина. Мужчина – идиот.
Природа, ими открывая рот,
впервые говорит, а не глотает
сама себя. Из бересты лица
я вырезаю для себя отца,
который возле матери растает.
Не ты идешь, по городу идет
твоя походка. Выпуклый живот
околоплодной соблазнен водою.
Не материнство женщине к лицу:
ведь тайный знак стремления к венцу –
венчанье девы с будущей вдовою.
Надев свою разглаженную грудь
и накопив в паху пустую ртуть,
мужчина отправляется на поиск,
но Анна, онанируя в ночи
на пламя угасающей свечи,
не под него ложится, а под поезд.
Когда я женщина, я трогаю детей
и узнаю, что женственность, скорей,
мужчины свойство, т.е. принадлежность,
покудова не ясная для всех…
кому мне объяснить, что страшный грех
ее транжирить на слепую нежность.
О женщина, кромешная руда
рождения (вначале в никуда,
потом в себя, потом в гнилую глину,
пока густая пена молока
изнанкой, пузырящейся слегка,
становится моим глотком недлинным).
Отравленный причиной красоты
и красотой, в потоках пустоты
я двигаюсь по граням истерии,
а женщина, волшебная, как смерть,
мужскую жидкость превращает в твердь,
включая целку римлянки Марии.
(Младенчества любвеобильный ад