Дьявол возле забора играет с цыплятами и воробьями,
пот, со лба испаряясь, становится сильно соленым туманом,
и хохочет по-детски Непарнокопытный, и как бы нулями
окольцованный смех опускается в травы дурманом.
Рыбы жидко живут, и, подпенясь, подводные белые слюни
этих неголосистых, отравленных жабрами тварей,
проплывают по озеру в правдоподобном июле
оболочками слов, сатанея в июльском кошмаре.
Дьявол ждет снегирей, и они прилетят, как ни странно.
Как ни странно они прилетят (в это можно не верить).
Все становится поздно, когда все становится рано.
Дьявол ждет снегирей, а к нему направляется лебедь.
Двое маловлюбленных лежат возле волн водоема,
неслепыми летают над ними серьезные слепни
и кусают лежащих, но боль этим двум не знакома –
так они порешили в своем подсознании летнем.
Вот стоят голоса, как столбы из песка или твердого дыма,
и щекочут словами то травы, то камни, то травы,
то цыплят с воробьями, то Дьявола сверху и с тыла,
и Вонючий хохочет то слева лежащих, то справа.
Жизнь стрекочет в пыли, начинается ветер, шуршанье
толстокожей листвы пародирует треск паутины
не простой, а гигантской, вокруг происходит касанье
или губ, или рыб, или следствия с пеной причины.
Ты стоишь у ручья, закругляя пространство молчаньем;
в пятистах километрах от этого места я делаю книги;
пятиокая смерть, оставаясь наитьем случайным,
продолжает свои не по-девичьи нежные крики…