* * *
Мне потребовалось всего шесть недель, чтобы возненавидеть свой новоприобретенный рай.
О, как я это скрывала! Какая это изысканная боль — лгать людям, которые рисковали всем, чтобы тебя спасти. Каждое утро, когда я выходила из спальни, они заглядывали мне в глаза, ища в них радость предвкушения еще одного дня свободы. "Смотри, как она расцвела, — переговаривались они. — Бедняжка такого натерпелась. Но теперь у нее будет все, что она захочет".
Я научилась изображать нужную им радость. Я сверкала глазами, растягивала губы в улыбке и спешила на утреннюю прогулку, чтобы остаться в одиночестве.
То, что сначала казалось мне необычным и очаровательным, начало раздражать. Запах смолы навязчиво преследовал меня, песок сушил ступни, перекрашивая их в мертвенно серый цвет. Сосновые лапы не пропускали меня, цепляясь за одежду, кора царапала кожу. Земля не поддавалась обработке, она проседала под ногами, превращаясь в безжизненный песок. Горизонт был неизменно синим, как будто наспех нарисованным неопытным художником. Это была чужая земля. Как мать, разлученная с ребенком, я болела памятью о живой земле. Я, беглая королева, которая изо всех сил боролась с Лиивитой, теперь скучала о моем предназначении. Мучительное и сложное, но все-таки мое, моя жизнь, моя обязанность и честь. Ноющая, навязчивая боль разлуки поедала меня. Можно ли любить землю, которая причинила мне столько страданий? Оказалось, что да, можно, эта любовь тайно жила во мне все это время, и у нее было лицо друата.
Душевная боль — странная вещь. Она ощущается в самых неожиданных местах, ползет по твоему телу, пробуждая среди ночи и заставляя прислушиваться к своему протяжному вою. И каждый раз ты понимаешь одно и то же: эта боль всегда ведет тебя к одному и тому же человеку. Друату.
Оставалось полагаться только на одно: на эрозию памяти. Все забывается, и я закрывала глаза, заставляя себя чувствовать, как блекнут воспоминания. Первыми растворяются прикосновения. Пытаешься вспомнить мягкость его пальцев, но память выдает пустоту. Следующими искажаются черты его лица. Какой формы его глаза? Уже не уверена, все видится в какой-то дымке. Последним забывается голос, его обволакивающее тепло. В конце остается только тень. Она не причиняет боли, но оседает на твоих буднях, превращая их в безболезненную серость.
Но нет, я всего лишь обманывала себя: я помнила все до самых мелочей.
Слуги внимательно следили за мной и задавали вопросы, которые заставляли меня с силой сжимать зубы: "Вивиан, вы счастливы? Вы рады вашей свободе? Как вы себя чувствуете?"