«Фульвий хитер, — думал Назика, прислушиваясь к спорам сенаторов, — он почему-то виляет, как собака, а чего хочет — ведомо одному Юпитеру. Союзники от него далеко, он находится под постоянной угрозой нападения рабов и — спокоен. Клянусь Марсом! Странный он муж. Храбрый, умный, он что-то замышляет… И если здесь таится измена…»
Сципион Назика крякнул, ударил кулаком по спинке кресла; золотое кольцо в виде пружины, согнувшись, впилось в мизинец.
— Что с тобой, благородный муж? — шепнул Люций Кальпурний Пизон. — Ты волнуешься…
— Нет.
— Прости меня за назойливость. Твое раздражение вызывает недоумение и растерянность…
— Молчи, — быстро взглянул на него Назика. — Хочешь получить Сицилию, славу, триумф?
Пизон молчал.
— Фульвий Флакк передаст тебе, консулу и своему преемнику, остров и власть над легионами, а сам выедет немедленно в Рим. Ты же… ты знаешь, что делать… и — справишься…
— Я подумаю…
— Не ты подумаешь, а сенат. Я ставлю вопрос.
И Сципион Назика тотчас же предложил послать в Сицилию Люция Кальпурния Пизона, мужа твердого, храброго, упорного в достижении намеченной цели.
Пизон был человек с безупречным прошлым; он боролся с низкой алчностью правителей провинций и с порчей нравов в римском обществе и хотя посещал тайком лупанары, но это не считалось пороком. Поклонник Катона Старшего, учеником которого он себя считал, Пизон, точно так же, как и его учитель, занимался литературой и писал отечественную хронику, сухую и рассудительную. Он прославился своей честностью и был прозван «Фруги»: служа претором в Сицилии, он закупил однажды хлеб по очень низким ценам и остаток денег внес в казну, что вызвало всеобщее изумление; одни называли его дураком, не сумевшим воспользоваться счастливым случаем, другие полусумасшедшим, а третьи — честолюбцем, добивающимся почета.
Предложение Назики было принято сенатом.
Вновь посылаемому консулу были даны самые суровые, самые жестокие права жизни и смерти над жителями всего острова.
Выходя с Пизоном из сената, Назика сказал:
— Тит Анний Луск упрекал меня, что я, расхваливая Фульвия Флакка, величал его великим стратегом. Это так, но я не льстил, я действительно убежден в его военных способностях. Но кто виноват, что он бездействовал? Ни одной битвы, ни одной стычки за все время! Что это? Трусость или измена?
— Ни то, ни другое, — ответил Пизон.
— Что же?
— Осторожность полководца. Разве можно сражаться с воинами, которые обращаются в бегство, увидев неприятеля?
— Что же ты сделаешь?
— Я восстановлю Драконовыми мерами дисциплину и тогда лишь поведу легионы к победам.