— Невестки… внуки…
— …или правнуки… Работай для них. А сыновья, если живы, вернутся.
Аэций покачал головою:
— Как ты говоришь, господин! Работай… вернутся… А если возвратятся… Камилл мой… Камилл…
Старик тяжко зарыдал, стал рвать на себе волосы.
— Горе мне, горе! Это ты всему виною, ты, господин! Ты смутил нас… лучшей жизнью… ты…
Фульвий полуобнял Аэция, сел с ним рядом.
— Погибли тысячи, — молвил он со вздохом, — но я думаю так: не все ли равно, когда умереть — днем раньше или днем позже? Но если умираешь за идею, за благо тысяч, то не жаль отправиться в подземное царство на несколько лет раньше срока. Что жизнь плебея, раба? Что в ней хорошего? Лучше положить ее на кровавый жертвенник Беллоны… Успокойся же, не горюй, будь тверд, умей переносить горе…
Флакк с грустной улыбкой отирал ему слезы, гладил морщинистые руки:
— Но мы победим, — я убежден в этом! Сицилия свободна, рабы бьют легионы… я оттуда…
— Господин мой, страшно…
— Чего ты боишься?
— Жестокостей римлян…
— Рабы не сдадутся… Не должны сдаться… Нет, нет!.. Аэций хрипло рассмеялся:
— А измена?
Фульвий вскочил. Он дрожал, как в лихорадке, не мог вымолвить ни слова:
— Что… что?..
— Разве нас не предали?
Об измене он нарочно не спрашивал Аэция, стараясь отдалить этот вопрос, подойти к нему постепенно, а старик, как обухом, ударил его в темя: «Предательство!»
«Оно там и здесь, — подумал Флакк, — мы обречены, если не сплотимся в такой кулак, пальцы которого будут близки один к другому, составят одно целое. Тогда — будущее наше. И мы создадим братскую республику с единой общиной, без семьи, без собственности, как учил Платон, но управлять ею будут не философы, а сенат, состоящий из рабов и плебеев».
Подъезжая к Риму, он увидел ряд крестов с распятыми рабами и спросил встретившегося земледельца, за что казнены люди. Тот подозрительно огляделся, шепнул:
— Разве не знаешь. Они восстали. Их били — кожа лопалась на телах. А потом распяли.
— Много погибло? — спросил Фульвий со стесненным сердцем.
— Все.
— А семьи их?
— Угнаны в виллы на работу.
«Этого нужно было ожидать, — подумал Флакк, — мы еще не умеем бороться, слишком доверчивы к людям, необдуманно бросаемся в бои, не умеем обеспечить себя на случай поражения. Три таких разгрома в короткий срок — это для нас много».
Он был остановлен у Эсквилинских ворот стражей. Предъявив пропуск, подписанный Люцием Кальпурнием Пизоном, он объяснил караульному начальнику, что едет из Сицилии, по приказанию сената, и слушал, сдерживаясь от ярости и нетерпения, пустые рассуждения воина о жестокостях и грабежах, совершаемых рабами. В городе он чувствовал напряженность положения в торопливой походке граждан, во взглядах исподлобья, в опущенных головах, а когда увидел рабов, поспешно перебегавших через улицы, оскорбляемых грубыми криками нобилей: «Бунтовщики! Падаль! На кресты вас!»; когда услышал возгласы матрон, требовавших для них смертной казни, и ругань детей, возвращавшихся из школы; когда крупные и мелкие камни полетели в рабов и невольниц, обагряя их тела, — он понял, что римляне озлоблены, напуганы.