Проснувшись в пустом доме, — добрые люди уже разъехались по работам — я поняла, что к врачам ехать придётся. На бедре, там, где так нестерпимо уже несколько дней болело, выросла здоровенная шишка-нарыв, которая переливалась синюшно-зеленоватым перламутром и тюкала изнутри так, будто там сидел кто-то живой и очень рвался наружу. Настоящий классический чирей несусветного размера. Я плохо себе представляла, что с ним делать, потому что никогда подобным не страдала, поэтому решила безотлагательно отправиться в больницу.
Перед посещением врача, как всякий приличный человек, отправилась в баню, чтобы там, на скорую руку, ополоснуться из чайника. Раздевшись, пытливо начала изучать больное место и пришла в ужас, насчитав у своего чирея целых пять голов. Чуть на-давила на него — не больно. Странно. Сдавила посильнее, подпрыгнула до потолка от резкой боли и решила уже оставить вскрытие этой гадости врачам, как он сам, всеми своими пятью головами прорвался и то, что его наполняло, пульсирующими толчками вырвалось наружу. Меня замутило от запаха и вида зеленовато-чёрной жижи, которая залила мне ногу и пол. Закрыв глаза, сжав зубы, я давила нарыв, не обращая внимания на боль и отвращение.
Не буду терзать никого физиологическими подробностями. Справилась не скоро, но справилась, измуздырив всю баню своими самопальными хирургическими действиями. Обработала раны «Шипром», который лет двадцать, никем не востребованный, жил в предбаннике и ждал своего часа, чтобы послужить в качестве антисептика жертве колдовских наговоров. Вымыла всю баню за три раза кипятком, и для верности, чтоб уж наверняка изжить всю заразу, затопила её, дабы основательно прожарить и изгнать оттуда стафилококк на веки вечные.
За делами даже не поняла, что меня окончательно отпустило. Ничего не болело, не тошнило, голова ясная, на руку и на ногу быстра, как и прежде. Горы готова свернуть, все огороды окучить и переполоть. Аппетит разыгрался, как водится у здоровых людей, «яишню» смастерила на сале, только села за стол, в голове мысль: «Как там дед-то? Не преставился ли за ночь, иуда злобный? А хоть бы и помер, — думаю, горе небольшое, перекушу, потом уж пойду проверю, теперь я знаю, каким способом с ним бороться. Пусть он меня теперь боится».
Через час я уже была у ворот бабушкиного дома. На лавочке перед домом сидел зелёный, как змий, дед, постаревший за ночь лет на десять, и совершенно не злой.
— Пришла?
— Пришла.
— А чего свет ночью не выключила?
— ...Не успела.
— Что ты мне сделала, окаянная? Что?! — прорвало деда. — Я дышать не могу, еле встал сегодня, — он поднял на меня слезящиеся стариковские глаза, красные от недосыпа.