Все студенты барнаульских музыкальных колледжей, училищ и института. Хорошие все. Голосистые, читающие с листа, тембры, кантилена, все дела. Хороший коллектив был, душевный. Но, как и водится в творческих коллективах, была одна беда — опаздывали все безбожно. А служба — это не концерт в Доме музыки. Это там можно концерт, который назначен на 19.00, начать в 19.15 или даже в 19.25. Богослужение — дело серьёзное, ждать никто никого не будет. Сказано из алтаря: «Благословен Бог наш всегда, ныне и присно и во веки веков. Аминь», — будь добр ответить всем составом: «Аминь!» Уж как я ни пела этот «аминь». И одна, и в двио, и в трио, все умудрялись опоздать, кто на десять, а кто и на двадцать минут, за что получали от меня по шее безбожно. Толку — ноль, естественно.
Возвратимся в дом причта, на ту судьбоносную спевку, которая была назначена на 17.00. (Да... Нам тогда оплачивали репетиции. В каком раю я жила, окаянная!) Само собой, все собрались в 17.30. А я-то, ответственная, я-то пришла в 16.30. Пенюсь уже от злости. Наливаюсь злобой. И полчаса я просто ору во второй октаве на тему, какие все бессовестные, безответственные, ненавидящие Мать Святую Церковь и меня, скорбную регентшу.
Коллектив, зная мой холерический темперамент, скорбно молчит, не прерывая, зная, что я проорусь и всё будет по-прежнему. И тут я впервые заявляю во всеуслышание, что отныне каждый, каждый, кто опоздает на службу или репетицию, будет наказан рублём! Нет! Тремя рублями (не помню уже, какие деньги были в 1997 году, но сумму я назвала внушительную).
Хор дружно зевнул, зная, что в моём случае орать, это одно, а исполнить проклятие — совсем другое, и мы начали репетицию.
А тем временем в коридорчике, возле нашей репетиционной комнаты, очень верующая бабушка по имени Августа, во славу Божию (бесплатно) мыла пол в своём синем халатике, распластав уши по всему периметру дома.
Аккурат через два дня я была вызвана на ковёр к настоятелю на серьёзный разговор. До него дошли слухи, что я обираю певчих, забирая у них половину зарплаты за опоздания, и мухлюю с табелем посещений в свою пользу. Пока разбирались, откуда звон, пока весь хор ходил и объяснял бухгалтеру и настоятелю, что это неправда, клевета и ложь, слухи внутри церковной ограды росли и множились. Пока я методом дедукции вычисляла святую бабушку Августу, репутация моя превратилась в тряпки. До конца отмыться так и не удалось. Спасибо хористам (они одни знали правду), все сплетни удалось прекратить. По сей день любой, кто со мной пел, может обвинить меня в чём угодно, кроме сквалыжничества. Но какова же сила слухов и готовность людей обсасывать любое, даже мнимое падение человека.