В прошлом году у Нади был большой праздник — сыночка посадили на десять лет. Только она уже ничему не радовалась. Из-за постоянных стрессов стало сдавать сердце. Страшно отекали ноги, она ходила уже постоянно в огромных мужских ботинках, часто останавливаясь, чтобы отпустила одышка. Работала до последнего, хотя уже и на пенсии была лет пять как.
А потом она тихо умерла в своей квартире. И каким-то странным образом пропали её небольшие накопления, и никто из родных не забрал её из морга, потому что хоронить за свой счёт никто не захотел.
Соседи по дому, когда хватились, оказалось, что уже слишком поздно: Надю похоронили как безродную, где-то на городском кладбище, где хоронят никому ненужных, ничьих людей.
Вот такая судьба у человека.
Мало что так быстро сближает людей, как плацкартный вагон в поезде дальнего следования. Здесь быстро знакомятся и также быстро расстаются. Обмениваются ничего не значащими фразами и тут же выворачивают наизнанку друг перед другом душу.
Плацкарт хорош ещё тем, что в трёх обычных мужичках в трениках и майках-алкоголичках ты никогда не распознаешь директора крупной фирмы с двумя замами, которые попали в это абсолютное социальное равенство совершенно случайно, по той же причине, что и ты, — боязнь летать.
Купе все распроданы, а ехать нужно «кровь из носа». И рядом с их умопомрачительными ботинками абсолютно на равных стоят резиновые китайские шлёпки соседа сверху — строителя-вахтовика Виктора, который, «напровожавшись по полной», храпит в гармоническом мажоре контроктавы, благоухая «Оболонью» и «Жёлтым полосатиком».
Тут же сидит девочка-веточка, тонюсенькая, невесомая вся (хотя постоянно ест, зараза такая). Не поверите, вахтовик-музыкант. Она на месяц уезжает в Москву из Барнаула, поёт где-то (я не стала выспрашивать, где), а потом месяц на заработанные деньги живёт в Барнауле с мамой и сыном, а поистратившись, опять в Москву на заработки.
В соседнем отсеке царствует прекрасный и невероятно авторитетный Геннадий, со звёздами на коленях и татуировками такой сложности и энциклопедической насыщенности, что невольно начинаешь уважать человека, хотя бы за его терпение. Он вежлив, галантен и невероятно начитан — в общей сложности семнадцать лет по тюрьмам, а библиотеки в пенитенциарных заведениях, как я теперь знаю, очень и очень хороши (вот куда надо отправлять ставшие ненужными на воле домашние собрания сочинений).
Ближе к вечеру первого дня все, хорошенько выспавшись на ортопедических жёстких полках, начинают потихоньку общаться. Совместно пьют чай, угощают друг друга «чем Бог послал».