Ильшат же, если и заходил к Бородину, то смотрел на него с презрением и попрекал даже тем, что Серафим Серафимович ест с их стола. Впрочем, близко подходить к мужчине не решался – боялся отставного военного – и говорил с ним с почтительного расстояния. Оттуда, где был уверен в собственной безопасности. Это не мешало Ильшату выставлять себя героем и рассказывать, как в школе – ее, надо отметить, он прогуливал безбожно – побивает всех. «Захожу, все сторонятся, глаза в пол прячут» – говорил. А однажды дохвастался до того, что разболтал свою главную тайну:
– У меня есть схрон в подвале. Я туда ношу все, что может мне пригодиться.
– Для чего?
– Для войны со всеми вами. С такими, как ты.
– Ты к борщевистам примкнул, что ли?
В ответ на это Ильшат только рассмеялся, а через несколько дней мимоходом обмолвился, что борщевичных людей считает за таких же животных, как и Бородина. А меж тем Серафим Серафимович продолжал врастать в стену и врос по самую грудь. В возможность что-то предпринять он уже не верил и смирился со своей участью – то, что никто не собирается его вызволять, было очевидно даже распоследнему глупцу. Внутренне Бородин уже готовился к смерти, моля Господа единственно об отмщении.
А Галымжан все больше жаловался на старшего брата, временами напоминавшего изверга. Бородин, у которого с детства развилось стойкое отвращение к унижению достоинства, стал порой прикрикивать на Ильшата, когда тот проходил мимо. Обычно акселерат отвечал оскорблениями, но внезапно, одним разом перестал. Несколько дней вел себя сдержанно, не докучая ни мужчине, ни подростку. Серафиму Серафимовичу даже показалось, что мальчишка подумал, наконец, над своим поведением. Впрочем, длилось это недолго. Близился вечер, когда Ильшат с сочувственно-виноватым видом подошел к Бородину и тихо сказал:
– Давай принесу твою книгу, все же мы люди.
– Ну, спасибо, Ильшат. Тогда будь любезен, принеси мне «Три разговора» Владимира Соловьева, – ответил мужчина любезно.
Ильшат ушел минут на сорок, и когда Бородин уже не надеялся его дождаться, вернулся с томиком в руке, держа книгу как-то странно, кончиками двух пальцев. Как только Серафим Серафимович взял «Три разговора» в руки, то сразу испачкался в чем-то масляном.
– Ты что сделал? – холодно и грозно спросил Бородин.
– Это чтоб к Галымжану не лез со своими лживыми книгами! – крикнул подросток, ожесточившийся на весь мир, и чиркнул зажигалкой.
Тут же книга воспламенилась и хотя Бородин сразу ее откинул, огонь все же перекинулся на руки. От боли мужчина закричал, обматерив последними словами малолетнего негодяя, и принялся тушить руки о стену. Пламя погасло, но ладони, как прежде щиколотки, теперь тоже приросли к серому бетону.