Уилл прощает его.
— Мне трудно уснуть, когда в голове столько мыслей, — отвечает он. Останавливается, почти касаясь носками ботинок толстого стекла, что отделяет его от человека, замершего посреди пустой комнаты — с другой стороны.
— Вы слишком сосредоточены на том, чтобы уснуть. Попробуйте отпустить своё сознание, дать ему немного свободы.
Всё их существование делится на одну сторону и вторую — Уилл не знает, кто из них переходит к другому, но ему кажется, что всё чаще одна из комнат остаётся пустой.
Ганнибал выглядит величественно, несмотря на то, что облачен в одежду заключённого психиатрической лечебницы. Аллана не раз предупредила Уилла, чтобы он не подходил слишком близко, однако никаких барьеров нет, когда в нескольких шагах от тебя разверзлась бездна, полная и зовущая, умоляющая шагнуть вперёд.
Уилл всегда делает этот шаг.
Однажды он не выберется на поверхность — эта истина вызывает в нём трепет то ли предвкушения, то ли ужаса. Он думает о том, что станет, если он добровольно останется там. Думает, чего ему будет стоить эта слабость. Семьи, друзей, жизни, себя.
И из-за этих мыслей он хочет идти в церковь, складывая ладони и моля о прощении.
Прости его, Господи, ибо не ведает он, что творит.
— Джек сказал, что вы согласны сотрудничать с ФБР.
— Чем ваши мысли пугают вас, Уилл?
— Я пришёл не на сеанс психоанализа, доктор Лектер.
— Тогда зачем же вы пришли?
Обрести покой.
— Выразить свою благодарность.
Исповедаться.
— Широкий жест. В таком случае: пока не за что.
Почувствовать прикосновение вашей тьмы, что стала частью моей собственной.
И самое сложное — не позволить своему взгляду скользнуть по рукам Ганнибала, вспоминая, как эти руки касались его запястий, направляя нож, полосуя чьё-то сердце на разделочной доске.
Сложно не попросить его подойти ближе, не попросить просунуть ладонь в вырезанный на стекле круг и не прижаться к ней лицом, теряясь в запретных желаниях, что рвутся стаей бешеных псов, прогрызая рёбра Уилла, как прутья своих осточертевших клеток.
Сложно не вспоминать, как желанны были прикосновения монстра. Каждое из них, что ложилось на сердце не проклятьем, а благословением. И с каким разрушительным счастьем Уилл вонзал в шею Ганнибала свой нож, рывком разрывая трахею, и с каким ужасом просыпался каждый раз. И как не хватало его каждый час, что они не виделись, и как тяжело разбирать по крупицам каждую секунду их редких встреч-сквозь-стекло.
— Что-то ещё, Уилл?
Как тяжело закрывать глаза и видеть перед собой его, каждый раз. Он способен выслушивать, как исповедник, но нет в нём ни толики святости. Уиллу не нужна святость.