— Открывайте двери и все идите вперед, выстрелите, зарежете, я из последних сил нажму! — Я прошла к выходу, хромая и шатаясь, ноги отказывали, руки не слушались, но я шла.
Яркий свет слепил глаза, Густав аккуратно взял меня за руку, чтобы я продолжала идти, не упала. И вот сотня немцев смотрят на меня с ужасной злостью, каждый готов разорвать, но ждут приказа. А приказа не последовало, пока я не села с Густавом в маленькую военную машинку.
Я выиграла этот бой, я выжила сегодня.
Легкий ветерок играл с моей кожей, слегка цепляя ссадины. Я открыла глаза, морщась от солнца. Прикрыта тугой армейской курткой. Не заметила, как уснула, слегка потеряв бдительность. Но не было страшно, спокойствие, пугающая тишина, даже выстрелов не слышала, или была такой уставшей…
Я привстала, оглянулась и рассмотрела какое-то поле, рядом небольшой исхудалый сарайчик, и больше ничего. Тишина вокруг, тепло и ясно, только дымом очень пахнет. Я посмотрела на Густава и невольно улыбнулась. Он уверенно вел машину, даже глаз не сомкнул за ночь.
— Мне сон такой страшный приснился. — Я привстала, поняла, что практически оголенная и смущенно прикрылась нацистской курткой.
— Знаю, когда впервые убил человека, тоже думал, что все это мне снится. Он подошел ко мне и укутал в свою шинель плотнее, она доставала мне до колен. Но теплее становилось не от одежды, от его взгляда, даже пришлось отвернуться, чтобы еще больше не смущаться. Не могла я спокойно смотреть на него, будто на солнце, хочется посмотреть, но боишься обжечься. — Ты дрожишь..
— Не от холода, от воспоминаний, от страха. Мне страшно осознание, что я убийца. — Я поежилась, он обнял меня, это было так дико, так неправильно, но безумно приятно.
Я действительно только сейчас осознала, что натворила. Я забрала жизнь, хоть и не давала ее. Я убила человека, уподобившись фашистам, я пролила кровь. А самое страшное, что в тот момент не сожалела, я готова была растерзать каждого. Я не человек, я зверь..
— Это война, здесь не время думать о морали. — Я немного отстранилась.
— Не нужно меня обнимать, хорошо? Посмотри на меня, я же враг, еврейка, худое замучанное создание, абсолютно без волос на голове, Боже, уродина, и внутри я чудовище. — Я опять присела. Густав вздохнул тяжело.
— Нет, чудовище это я. Мой отец генерал, с детства я был приучен к нацизму, наша идеалогия — чистая раса. Меня учили любить арийцев и ненавидеть недостойных, портящих кровь. Я ненавидел до фанатизма, когда мне было 14, я избил камнем до смерти еврейского мальчика только потому, что он не понимал моего языка. Я бил беспощадно и с наслаждением. И на войне готов был сражаться за истину. Но, как выяснилось, это не мои идеалы, не моя истина. Не моя жизнь. А потом я увидел добро от человека, от которого совершенно этого не ожидал, однажды в мае. И я не видел твоей еврейской внешности: черных глаз, смуглой кожи и темных волос, не замечал оболочку, ты нечто новое для меня. Изменила мировоззрение чудовища, и это чудо. — Я слушала его слова, словно мелодию, как бальзам на душу.