— А я не умею расписываться.
— Этим вопросом мы скоро займемся. А пока просто поставь какую-нибудь закорючку. Это чисто формальность.
Слабыми пальцами, никогда не державшими пера, я нарисовал что-то похожее на птичку.
— Что это? — спросил Милон.
— Это сойка.
— Сойка? Хм, похоже на сойку. Ха-ха, ну ты молодец! Понравилась тебе наша Сойка? Да, хорошая девушка, — Милон задумался, попыхивая трубкой. — Только болтливая. Надо бы ей быть осторожнее. Малый на нее поглядывает. Как бы дурного ничего не случилось. А она же такая, может еще и подхлестнуть этого увальня… Ну ладно, пока на этом закончим. Как только окончательно поправишься, будет приезжать учитель. Начнем тебя образовывать и вводить в курс дела, — он потрепал меня по голове, как добрый дядюшка, и вышел.
17.
Через неделю пришел учитель. Это был худой, маленького роста мужчина лет пятидесяти, с залысинами и бледным лицом, не выражающим никаких эмоций. Мы приступили к изучению азбуки и счета. Я, чтобы не выдать себя, что умею читать, глупил, плохо запоминал буквы и порой даже дурачился, отчего учитель пыхтел, но продолжал методично вдалбливать в голову сельского лопуха, как он меня называл, знания. Иногда мне надоедало притворяться, и я принимался тараторить текст, чем приводил его в изумление и даже в какую-то стадию мистического ужаса. Да что говорить, я сам от себя ужасался. Милон следил за моими успехами и был очень доволен, что не ошибся во мне. Сойка тоже частенько вертелась во время уроков, заглядывала в кабинет, якобы ей нужно там подмести или помыть полы, чем раздражала учителя и смешила меня. Но внутри себя я не чувствовал радости, хоть иногда и смеялся. Ведь я знал, какие страшные события скрывались за всем моими способностями.
Милон часто принимал у себя гостей, в той самой приемной, где произошел наш первый разговор. Люди начинали приезжать с самого утра, до позднего вечера. На вид это были в основном бедняки, но иногда заезжали и богато одетые. И в основном их всех объединяло одно: они заходили с печальными лицами, а выходили чаще со счастливыми, хотя бывало и даже с более поникшими. Часто там же мелькал и угрюмый Малый, который вызывал у меня содрогание и какое-то холодящее чувство страха.
Только в двадцатых числах декабря выпал первый снег. К тому моменту мы с Сойкой уже стали не разлей вода. И я даже не мог представить, как я раньше мог жить без такого друга.
Как ребенок, радуясь первым хлопьям снега, она выбежала из дома и задорно побежала по снежному двору, который с каждой минутой заваливало снегом. Я выбежал с ней, и мы начали кидаться снежками. Снег еще плохо лепился и, не долетая до цели, разлетался как порошок во все стороны, обсыпая нас маленькими колючими искринками. Ее длинная коса летала по воздуху, как рыжая бестия, а белые комки снега то и дело летели мне в лицо. Я догонял ее и в свою очередь пытался натереть снежком ее веснушчатые щеки докрасна, но она все время ускользала. «А, не догонишь, не догонишь!» — кричала она, дразнясь.