Он, не отрываясь, наблюдал за моим лицом, а я еле сдерживал себя, чтобы не убежать прочь: слишком ярко я представил картину, описанную им, и самым страшным было то, что я верил ему: он не лгал. Какой-то холодный ветер пробрался под мою одежду, и меня охватила мелкая дрожь. К горлу подступила тошнота.
— Кстати, ты помнишь ту девочку, Марию? — он выжидающе посмотрел на меня. — Наверное, тебе будет интересно узнать, что же ее ожидало? У нее все проще, чем у тебя: она не доживает и до пятнадцати, и даже до Рождества того года. Ее в пьяном бешенстве забивают до смерти отец с мачехой за то, что она так и не смогла успокоить своих братишек, которые, зная, как достанется сестре, специально разбудили родителей. Забавно, да? До чего жестокими бывают люди. Но, — он поднял свой крючковатый палец вверх, — как ты знаешь, ее спас твой брат, — он замолчал, добродушно улыбаясь, будто только что рассказал забавную историю. — Так и подумай, Иларий, неужели, зная все это, ты считаешь, что я злее и хуже, чем люди? — он встал из-за стола. — Мне пора, я уже и так засиделся. Скоро у меня будет работа, обожаю ее, — он подмигнул мне и вышел из столовой, которая вновь будто ожила, наполнившись шумом столовых приборов, звоном бокалов, запахом еды, движением жующих челюстей и шуршанием салфеток.
Какое-то время я пребывал в оцепенении.
— Иларий, что с тобой? Ты плачешь? — спросила Лана, трогая меня за руку.
— А? Плачу? — я коснулся онемевшей щеки, и она была мокрая: по моим щекам стекали слезы. — Ерунда, что-то взгрустнулось… Он ушел?
— Кто ушел?
— Дядюшка Кир.
— Дядюшка Кир? О чем ты говоришь? — она непонимающе посмотрела на меня.
— Ваш родственник, дядюшка Кир, он только что сидел рядом с тобой.
Лана посмотрела на пустой стул, потом на брата.
— Герман здесь рядом с нами кто-то сидел?
Он отрицательно покачал головой.
— Что? Ты же видел его? — воскликнул я.
— Нет, я никого не видел, — он вспыхнул и спешно вышел из столовой.
— Да, что с тобой, Иларий? Ты бредишь? Ты такой странный! — возмутилась Лана.
— Да, наверное, я странный, — внезапно на меня обрушилось вселенское безразличие. Все вокруг стало бессмысленным и глупым. — Мне нужно выйти, я страшно хочу есть.
— Это видно, — хмыкнула она и, сообщив всем, что мы хотим покинуть обед, чтобы побеседовать наедине, легонько подхватила меня под локоть, и мы вышли из столовой.
7.
По пути на кухню мы увидели Германа, выходящего из комнаты. Он тоже нас заметил и попытался скрыться, но я окрикнул его:
— Герман, подожди! Мне нужно с тобой поговорить, это серьезно!
Несмотря на обманчиво взрослый внешний вид, он оказался еще совсем ребенком: заупрямился и заладил, что не хочет со мной разговаривать.