В ноябре 1987 года у нас неделю прожил поэт Виктор Соснора. Он совсем оглох, общаться с ним приходилось записками, но всё равно очарование юности витало над ним, как и прежде. В Манхэттене он в ошеломлении задирал голову на небоскрёбы, бормоча: «И вы видите это каждый день?» Я возил его на выступления и к друзьям, порой служил переводчиком для американцев, искавших встречи с ним. Довлатов тоже опекал его, в письме назвал «умным и хорошим человеком, который умудрился не преуспеть официально, несмотря на всех своих Арагонов и Лихачёвых с Асеевыми» (все они поддержали юного поэта ещё в начале 1960-х).
Кушнер был больше всего поражён нью-йоркской погодой. Выбежав навстречу нам из отеля под тёплое октябрьское солнце, он воскликнул:
— Всё! Я буду просить здесь климатического убежища. Вы не представляете, из какой мерзкой слякоти я улетал сюда.
По его просьбе мы организовали для него встречу со вдовой почитаемого им поэта Ходасевича, Ниной Берберовой, отвезли его к ней в Принстонский университет, где она профессорствовала.
Найману мне удалось устроить несколько выступлений в университетах, и мы совершили великолепный рейд по золотым лесам Новой Англии. Местный профессор представлял его аудитории, и, пока Найман читал стихи, отвечал на вопросы об Ахматовой и Бродском, я устраивал у дверей выставку-продажу книг «Эрмитажа», чтобы компенсировать хотя бы расходы на бензин. Веселясь в дороге, мы сочиняли описание нашей поездки, которое могло бы появиться в советской газете под названием: «Окололитературные ушкуйники».
В одном из университетов группа благообразных старичков и старушек вдруг покинула зал посреди выступления Наймана. Проходя мимо меня, один из них сказал с тихим упрёком:
— Вы должны были предупредить в объявлении, что выступать будет антисоветский поэт.
Да, розовый туман и не думал рассеиваться над американскими университетами, несмотря ни на какие разоблачения эпохи гласности. Бродского один голландский журналист спросил: «Что вы думаете о тех на Западе, кто симпатизирует советской системе?» Бродский ответил: «Всякий, кто симпатизирует политической системе, уничтожившей шестьдесят миллионов подданных ради укрепления своей стабильности, должен быть признан законченным идиотом... Россия слишком велика, и признать, что правящий там режим отвратителен, — значит признать, что зло имеет куда большую власть над миром, чем могут допустить все эти господа, не рискуя расстройством пищеварения»’".
Публикация россиянами своих произведений за рубежом больше не считалась в СССР преступлением, и мне вскоре удалось выпустить сборник стихотворений Наймана — первый сборник поэта, писавшего в стол больше тридцати лет. В послесловии к нему Бродский перечислял тех, кто оказал влияние на поэзию его старинного друга — Анненский, Ахматова, Блок, Мандельштам, Пастернак, Заболоцкий, — и дальше писал: «Найман, может быть, единственный в современной русской поэзии, кто действительно научился поэтическому этикету у великого Данте и знает, с чем можно и с чем нельзя рифмовать слово Бог... Тон его поэзии — преимущественно медитативно-элегический, сторонящийся лобовой патетики и часто окрашенный сардонической иронией»