— Вышел уже с больницы? А то навестим. Я торт бы спекла.
Лёка представила быстрого дерганого Ивана Юрьевича, как он ползет на коленях, прикладывая к асфальту коробок, а Пятак и Рыга идут сверху, следя, чтоб не сачковал и не делал промежутков. Пятак был ровесником, из параллельного, учителя еле дождались, когда восьмой закончит и в бурсу уйдет.
Так что хватать одноклассников за шею и тыкать их носом в колено, закручивая ухо, этого лучше не надо, чревато. Это только Натка могла.
Еще ей позволялось иметь толстые запястья и коротковатые пальцы, часто с обкусанными ногтями, Натка страшно переживала и руки прятала, стараясь однако, чтоб никто переживаний не видел. А Лёка удивлялась. Чего переживать — она же королева, ей все можно и ничего ее не портит. Даже когда Натка приходила в школу с дикими кудрями, после ночи на бигудях, вместо прекрасной своей светло-соломенной гривы, как у латышской красавицы, Лёка вполне ее понимала: просто ждала, когда кудри распрямятся и Натка снова станет безупречной и восхитительной.
Иногда Натка просила помочь с сочинением, и это было счастье. Лёка тогда особенно радовалась тому, что сочинения пишутся у нее одним махом и ей, что два, что три, а что пять их — чистый пустяк.
А еще Натку любили. Всерьез. Санька Середкин даже и не скрывал. На перемене подходил к ней и, падая на колено, кричал так, что спотыкалась завуч, пробегая мимо.
— Семачка! Я тебя люблю!
— Встань, Середкин, не позорься, — говорила Натка, не поворачиваясь от подоконника, но встряхивала головой, и свеженакрученные кудри прыгали по широкой спине с прямыми плечами.
Даже из десятого пацан любил Натку. Вечный клоун Геня с удивительно подходящей фамилией Шутилин. Невысокий, странно мосластый и будто расшатанный в суставах, Геня был наркоманом и алкашом. Лёка не слишком вдавалась в детали, но видела — иногда стоя у стены в школьном коридоре, говорит странное, и глаза с черным точками вместо зрачков. А однажды на улице они, гуляя с подругой Алькой, обнаружили совершенно пьяного Геню, оторвали его от дерева и, движимые порывом милосердия, притащили в квартиру, закрыли в комнате и поили кофе, пока не пришла с работы мама. Тогда ничего не понимающего ополоумевшего Геню вытолкали обратно на улицу и посадили в автобус. На следующий день он кричал, выкатывая глаза и маша руками перед лицом:
— Ни хуя не поэл, смарю — книги книги, названия, буквы золотые. Та думаю, еба где я! А то оказывается Катковой хата! А я смарю буквы, золотые!
— Это энциклопедия, — сказала Лёка, покраснев от всеобщего смеха. Натка стояла рядом и тоже смеялась, кидая на нее изучающие взгляды. А после вдруг взяла под руку, как подружки друг друга таскают по коридору, прижимаясь грудью к локтю спутницы, и сказала: