…Началось Летино время, которое только для нее одной. Южный город, засыпанный суровым скудным снежком, остался там, а огромная Москва еще далеко. Вокруг ночь и можно не общаться с попутчиками, не отгораживаться книгой или тетрадкой. Можно вообще ничего не делать, потому что Лету везет поезд, сейчас он решает, когда двинуться и когда остановиться. А она, вдруг, уже не дочь и не мамочка маленького Тимофея (провожать ночной поезд не получалось, потому попрощалась Лета еще дома и села в такси), но еще и не жена, и будет ею только через сутки.
Поезд покачивался, пришептывал, топал проводницыными шагами, и где-то далеко хлопал дверями в другой вагон, отчего на пару секунд появлялся внешний обрывистый шум и вдруг исчезал, отрезанный новым хлопком. Покачиваясь, Лета видела, как поезд члененной на вагоны змеей проползает через реальности, созданные из тумана или темного пламени, вдвигается в страшные заросли, полные чего-то прыгающего и ползающего, а ей не страшно, потому что броня крепка и колеса быстры. И жаль, что нет на крыше такого специального прозрачного купола, куда можно подниматься по узкой лесенке в три витка, чтоб после, спустившись, рассказывать тем, кто жует бутерброды, о том, что пропустили…
— А ты куда едешь?
Яблоко дернулось в руке, свет скользнул по необкусанному зеленому боку.
— К мужу, — ее немного покоробило, сразу на ты, но, с другой стороны, тебе ли быть в печали, Лета, мальчик, наверное, решил — почти ровесница? Но вот твой сын Тимофей, в свои пять лет обращается на вы к посторонним барышням и Лета страшно веселится, видя, как это действует на девушек даже детсадовского возраста. Глупые мужчины, не понимают, как все просто. Хотя… Можно ведь еще проще и все равно они будут в выигрыше.
— Ты замужем? А лет сколько? — Петя заворочался, обминая простыню вокруг худых боков.
— Двадцать семь, — честно сказала Лета, убавив себе год. Ну, ладно, почти два.
— Да, ну! — Петя сел, под простыней обозначились согнутые колени, — я думал, тебе лет двадцать! — подумал и добавил, — вам…
— Давай уж на ты будем. Если не против.
— Давай. А мне… — он немного подумал и решительно закончил, — восемнадцать.
Лета быстро произвела в уме нехитрые вычисления. Ну, пару лет наверняка прибавил себе. И ладно.
— Учиться едешь? Или к бабушке?
В Харьков из Южноморска вечно ехали студенты и студентки. Везли с собой пузатые пакеты, набитые быстрой лапшой и домашними харчами, чтоб не тратить во время сессии деньги на еду. Шумели и смеялись.
— Я пианист, — сказал Петя и повел перед собой длинными руками, раскидывая в темном воздухе пальцы. Тонкие запястья были чуть темнее белоснежных рукавов, но терялись на фоне белой простыни. Поезд качнуло, пальцы четко обозначились в темноте над полом, — учусь в музыкальном, последний курс.