— Надо же. В первый раз вижу живого пианиста.
Мальчик хмыкнул. Лета откусила от яблока, небольшой кусочек, чтоб прожевать быстро. Она едет в ночном поезде, в одном купе с пианистом. И, похоже, в вагоне кроме них — только круглобокая проводница Надя. И та наверняка спит. Во всем этом было немножко сказки.
— Расскажешь?
— А? Что рассказать?
Она села напротив так же, как сидел он — скрестив под простыней ноги и откинувшись на прохладный пластик стены.
— А все. Как это — быть пианистом? Тебе нравится?
— Ну. Да, нравится. Раньше тоскливо было, когда был мелким, а сейчас так, кайфово. У меня руки хорошие, видишь, пальцы какие?
— Вижу…
В полумраке белело красивое лицо, именно так, подумала Лета, и должен выглядеть пианист, с тонким лицом под темными густыми волосами. И глаза темные, глубокие, с тайным в них блеском.
— Это называется «широкая ладонь», когда рано начинаешь играть, с детства, то при такой длине пальцев, ладонь кажется шире, чем она есть. Мне легко играть, все достаю, но постоянно нужно упражняться, чтоб гибкость не терять. Так что, фифти-фифти, иногда прям ненавижу всю эту механику. А потом, когда уже все влет, сажусь и просто играю. И знаешь, вот тогда это отлично. Играю, конечно, Шопена, мне нравится, прозрачная такая у него музыка и очень удобная для рук. Ноктюрн до-диез люблю, ну многое. Еще джаз играю. А ты любишь джаз?
Лета кивнула. Вынула из пакета яблоко, протянула Пете и он, тоже кивнув, подхватил его в ладонь. Вертел, подставлял свету, рассказывал, сам увлекаясь, и иногда вдруг останавливался и взглядывал на нее, требуя подтверждения тому, о чем говорил. И она кивала в ответ. Тогда он хрустел, жевал, и снова говорил.
Лета слушала, иногда уплывая в дремоту и, просыпалась, когда мальчик окликал, чуть обиженно:
— Ты не слушаешь, да?
— Слушаю. Устала просто очень, две ночи не спала, перед поездкой.
— Почему?
— У нас почти не платят, в музее. Я реставратором работаю. Так что я дома шью на заказ. А тут ехать надо, значит, нужно все вещи доделать, а то вернусь, получается, через месяц. Вот и трудилась ударно.
— Тебя там муж ждет, да?
Светлое лицо накрывала тень и уползала, потом по скулам чертились серые линии — тени от занавески, и тоже уползали. Лета кивнула.
— Ждет. Я скоро, наверное, уеду к нему совсем. Немного страшно, тут работа, все привычное. А там все заново.
— Ну, он же любит тебя. Да?
Лете стало легко. Будто поезд уже не ехал, летел и она с ним.
— Да. И я его люблю.
— А мне вот нравится, когда все новое. Мы пару раз в год ездим, фестивали, конкурсы.
Лета подумала о мягких, уверенных, красивых родителях. Оба как теплые дубленки, вокруг своего мальчика. Конечно, ему хочется, чтоб сам.