Утром Милица долго копалась в вещах, нашла подаренный мамой свитерок, тугой, в обтяжку. Она тогда разревелась и обиделась на мать, а объяснять не стала ничего, если она такая — не понимает сама.
Перед зеркалом натянула на себя, чувствуя, как тонкая плотная шерсть обхватывает груди, рисуя их, не пряча. Влезла в любимые джинсы. А курточку надевать не стала, просто кинула на руку и повесила на плечо сумку с бахромой.
Продавец в спортивном магазине обрадовался:
— Решила купить рогатку?
— Решила тебя пригласить в кино. Помнишь, сказал, ты лучше рогатки.
— Я лучше, чем сто рогаток! Говори, где и когда.
С ним было спокойно, и потому хорошо. И в кино, где они больше обнимались, чем смотрели на экран, и после, когда гуляли по ночным улицам в совсем другом районе, и она знала, что безнадежно опоздала на метро.
— Вот тут я живу, — показал он на старый подъезд, — ну что, зайдешь?
— Подожди. А тут что у вас?
Проем мед двух домов смотрел на них большим, будто нарисованным сажей, глазом и крыши над ним смыкались.
— А-а-а, это такое особенное место. Хочешь посмотреть?
— Да.
— Только не пугайся, хорошо?
Они пошли через душную черноту, спугнув неразличимую кошку, навстречу тусклому свету фонаря, что стоял, держа на весу тяжелую каплю света и смотрел сверху, равнодушно.
— Ты не бойся, тут никого не бывает. Почти. Иди сюда.
Милица смотрела на щербатый асфальт, решетку в углу старого дворика, тройку мусорных баков у заколоченной двери. Ноги ослабели, и невозможно было сделать шаг. Тогда он прошел вперед, встал, прислонившись к столбу. Развел руки, зовя ее к себе:
— Иди сюда, Милица. Видишь, я тут — для тебя.
— Ты? У столба — ты? Не я?
Свет падал на темные волосы, оставляя в тени глаза, и Милица не знала, что думает он, вставший к столбу — для нее.
Но подошла, через старый двор, в котором запахи превратились в промельки воспоминаний о том, что тут было, и все еще продолжает происходить. Ощущая щербатые трещины в асфальте через тонкие подошвы легких мокасин, вступила в круг тревожного света. И, слушая себя, чтоб не ошибиться и сделать все правильно с первого раза, положив руку ему на плечо, надавила. Смотрела, как запрокидывается его лицо, пока он съезжает спиной по столбу, не отрывая от нее глаз.
И, наконец, увидев его глаза и то, что в них, кивнула, поняв. Медленно размахнулась, вливая движение руки в текущую через них вечность, и ударила по открытой щеке. Слушая звон старого металла, о который — затылок.