А через две недели, когда собирались домой, и Лорка сидела на подоконнике, красила губы, протягивая их поцелуйно к карманному зеркальцу, к ним подошла невысокая женщина с приятным лицом, держа на руке плащ.
— Анна Георгиевна! — шумно обрадовалась Лорка, незаметно пихнув локтем Милицу, — как ваше здоровье? Мы соскучились, правда!
— Не верю, Лариса, но все равно приятно.
Милица изо всех сил следила за своим лицом. Так все близко, не денешься никуда, вот дура, Лариску ждала, надо было сразу уйти.
Анна Мост переступила дорогими туфельками-лодочками, натягивая коленями узкую юбку из темной шерсти.
— Ларисочка, вот пакет, я там брала у девочек кое-что по приезду. Для любительской постановки. Возвращаю в целости.
— Хорошо, я отдам.
— Встретимся на лекции, — и она пошла, к дальнему свету окна в конце коридора, расправив плечи, четко ступая изящными каблуками. На ходу поправила коротко стриженые пепельные волосы, кинула на плечи короткий плащик с разлетающимися полами. Милица смотрела ей вслед.
— Ну, пойдем? Увидела? Как тебе она?
— Дай мне пакет.
— Что?
Милица дернула к себе пакет, отданный Лорке профессорской женой.
— Мне посмотреть. Дай!
— Да там мелочевка всякая, она ведь тетка уже, а ей понадобились всякие девчачьи штучки, вот и попросила.
В пакете перекатывались тюбики дешевой губной помады, сверкали яркими квадратиками синие и зеленые тени с блестками. И заботливо завернутый, лежал в прозрачном целлофане парик в длинных золотых локонах.
— Особо не ройся. Слушай, а ты видела, у нее синяк на виске, видела? И ссадина через скулу. Упала, что ли.
Лорка хихикнула, отбирая у Милицы пакет:
— Если б кто другой, я б подумала, муж поймал на горячем, наставил синяков. К нам поедешь сегодня? Или снова будешь свои звезды считать? Что молчишь?
Милицу ждал фонарь, он спал днем, но знал, что вслед всегда приходит ночь, которой нужен его свет. Даже такой. Недаром фонари есть везде и их так много. Может быть, каждому — свой фонарь…
— Не могу, дело у меня. Завтра, может быть.
— Отлично!
Лорка чмокнула воздух и убежала.
Этой ночью под фонарем никого не было и — хорошо. Потому что теперь, глядя на черную ногу, толстую внизу и тонко изогнутую кверху, на каплю тяжелого света над серым асфальтом, Милица видела фонарь, а не тех, кто приходит к нему. И когда устали глаза рассматривать сто раз крашеный металл, грубые чугунные завитушки на узкой тумбе, щербатый асфальт и черную решетку в углу двора, сказала шепотом:
— Ты тут всегда, правда? И для всех. Для них и для меня тоже.
Фонарь молчал. Светил, раскинув паутину тусклого света в ночи.