Сидя, он поднял лицо, сверкнул улыбкой и не стал ее стирать.
— Ага. Так. Как узнала?
— Само сказалось.
— Вот и молодец оно. Правильно сказалось. Да ты сядь, устала ведь? Я домажу, что осталось, и будем чай пить. Хочешь?
— Да.
— Не торопишься?
— Нет.
Она села, вытянув ноги по колючей сначала, но, если потерпеть, то быстро приминавшейся, становясь хорошей для тела, траве. Расправила подол, подвернув края потуже, чтоб нигде не задирался. И, кажется, покраснела, когда он заметил и улыбнулся.
Степь приблизилась. Если лечь, то перестанет ныть спина, а ковыль встанет на уровне глаз и в него можно будет пойти и заблудиться. Пока лежишь… смотришь…
— Не засни там, голову напечет.
Она вышла из зарослей ковыля, чувствуя, как тянется он напоследок провести по спине тонкими нитками, опушенными белым мехом, и моргнула.
— Кажется, уже…
— Иди сюда, тут можно прислониться.
На солнечной стороне он постелил старый ватник, чтобы сидеть, опершись спиной о стебель бетонного крыла. Солнце висело чуть выше напротив, опушенное лучами, как ковыльным мехом. И уже загорались от брошенных ниже лучей верхушки травы. Чуть в стороне от вытянутых ног был круглый очажок из обломышей ракушечника и теперь там скакал и сердился еле видный огонь. Просился за камни. Но прихлопнули сверху старый железный лист, придавили чайником. Серый алюминий в царапинах, на крышке оплавилась и стерлась черная пуговица из пластмассы.
— Чабрец, мята, немножко зверобоя, чуть-чуть, чтоб горечи не было. Сахар нужен?
— Не-а.
Подав мятую кружку, завернутую в тряпицу, чтоб не ожечь руки, взял такую же и себе, привалился к бетонному основанию чуть поодаль и разворошил пакет с ломаным печеньем.
Чай, похожий на горячую степь, в которую уже пришла ночь. В ней не задают вопросов, молчат и глотают степь, а после, так же молча — что-то делают. Или просто сидят и смотрят в одну сторону, вместе. И это — как делать.
Допив, он отставил кружку и сказал:
— Закат посмотрим сверху.
Под гудение ветра в отверстиях открыл маленькую дверь, забеленную и почти невидимую. Внутри безо всякого волшебства громоздились у подножия узкой лесенки ведра, стояла швабра и лежали на куске мешковины пыльные инструменты — топор, молотки, плоскогубцы. На стеллажике у стены лежала стопка рваных газет, стояли мутные стаканы и посеревшие от пыли бутылки.
— У тебя тут, как у папы моего в гараже было.
— Обычное. Мужское.
Стоял совсем рядом, и Лета прижала к бокам опущенные руки, чтоб дать ему место повернуться.
— Я первый полезу. Дверь прикрой плотно. Станет темно, так что вытяни руку, куда шагнуть.