Вместе с немецким философом мы говорим: «Человек! Твое дело не искать в мире смысла, а дать миру смысл!»
В черных глазах Луначарского вспыхнули огоньки, клин его бородки задорно устремился вперед. Они уже прошли кривые и каменистые улочки города Капри, спустились на набережную Марина Пиккола, где царствовали каприйские рыбаки в красивых фесках, а Луначарский продолжал говорить все так же азартно и вдохновенно. Его речь сверкала, искрилась, увлекала.
Они часто встречались. То на Спиноле, то у Анатолия Васильевича, который жил с женой на вилле художника-киевлянина Дембровского, около развалин дворца Тиберия. Здесь всегда было шумно и весело. Михаил, забывая о болезни, оживлялся, хохотал вместе со всеми. Луначарский подбадривал его, обещая скорое выздоровление.
Но болезнь не церемонилась е Михаилом. Иногда он сутками не мог подняться с постели, злясь на беспомощность собственного тела. Часто нападал мучительный кашель, после которого он, вконец обессиленный, долго лежал в болезненном оцепенении. Но как только хватало сил встать, он снова с жадностью бросался в тот мир мысли и поиска, в котором жили Горький и Луначарский. Он еще не был уверен в их правоте, но этот космический размах, эта безграничная дерзость мыслей и чувств увлекали его страстную натуру. Он видел, что они искренне и мучительно ищут новых путей в жизни. Ведь нужно же найти выход из той темной полосы, в которую зашла Россия.
Об этом Михаил и говорил с Горьким вскоре после беседы с Луначарским.
Алексей Максимович оживился:
— Ищут, лучшие люди России ищут…
Михаил у Луначарского встречался с Богдановым. Ему запомнился этот коренастый, светловолосый человек, с серыми серьезными глазами.
Он был обаятельным собеседником, покорявшим слушателей эрудицией и логикой ума.
Но когда Богданов касался своих тактических разногласий с Лениным, Вилонов настораживался. Как упрямый пахарь, Богданов вел свою старую борозду, не глядя ни вправо, ни влево. Он не хотел верить, что революция уже закончилась, что условия изменились, что нужно переходить к новой тактике, и продолжал проповедовать старые революционные лозунги, не считаясь ни с чем. Ему совершенно были чужды гибкость, умение маневрировать, приспосабливаться к изменившимся условиям. И когда Ленин, обладавший удивительнейшим чутьем жизни, сделал свой очередной переход к новой тактике, Богданов выступил против. В ответ на такие внешние логические рассуждения Михаил с сомнением качал головой: он лучше Богданова знал Россию, на себе испытал беспомощность старой тактики в условиях реакции.