Не помню причины, по которой у меня разболелся живот. Возможно, я много съела семечек, жареных зерен подсолнечника. Сначала я терпела, согнувшись и обхватив живот руками, потом начала охать, наконец заорала со слезами на глазах. Такой недуг бабушка лечить шептанием не умела, да она и понять не могла, от чего меня скрючило.
— Что у тебя болит? — все выспрашивала она.
А какой из ребенка диагност в пять-шесть лет? Может, теперь дети смышленее, но и мы понимали, где нога, где ухо. А толку-то?
— Живот! Ой, ой!!! — орала я.
Бабушка, конечно, испугалась. Во-первых, ребенок не свой, а чужой — спрос-то другой. Во-вторых, мой папа — человек восточных кровей, с его дитем и вовсе шутки плохи. И в-третьих, я росла очень болезненной, переболела всеми мыслимыми и немыслимыми болезнями. Кому как не бабушке, неоднократно спасавшей меня от недугов, подвластных ее дару, этого было не знать? И коль я мучилась, значит, со мной что-то приключилось на самом деле. Помню, бабушка положила меня навзничь на стол, стоявший посреди комнаты, и велела оголить живот. Я послушно задрала одежки, готовясь к процедуре избавления от боли. Я бабушке доверяла и ничуть не сомневалась, что сейчас она положит конец моей болезни.
Пока Шура бегала вокруг стола, тряся своими огромными, на зависть мне, бантами на тощих волосенках, бабушка приготовила пол-литровую банку и лучину. Что-то шепча, но не заговор, а скорее, разговаривая с собой вслух, она смазала мне живот жиром и по всем правилам поставила банку на живот, как ставят на спину при простуде. Видела, наверное, где-то, не поняв сути процедуры.
Мой мягкий маленький живот вмиг затянуло в банку и меня начало сводить пополам. Банка заполнилась телом, изрядно посиневшим, если к нему присмотреться. А меня продолжало туда засасывать, да так, что я почувствовала это даже спиной. Боль, ясное дело, как-то притупилась, исчезнув на фоне других не менее неприятных ощущений.
Теперь уже и бабушка носилась вокруг стола, не сводя с меня острого взгляда, охая, хлопая руками по бокам и озадаченно выпячивая губы. На улице стояла глупая ночь и ватная, поглощающая все живые звуки тишина. Казалось, что во всем мире только и есть, что я, засасываемая пол-литровой банкой, и перепуганная бабка Наташа. Шура закатилась куда-то под печку, ее и видно не было. Бабушка пыталась оторвать от меня банку, а мне становилось еще хуже, появлялось ощущение, что из меня вынимают внутренности. Не знаю, сколько это продолжалось. Думаю, что недолго, иначе бы я не выжила. Но тут послышались шаги и скоро в хату вошли мои родители.