Побледнев на слове «операция», мама опустила голову и молчала. О чем она думала? У нее уже умер один ребенок — сын Алексей, родившийся за год до меня. Скорее всего, ждала, что папа еще что-то скажет, что он припас хорошее известие напоследок, но интригует ее.
— Да, я заходил к бабушке Саше, — подтвердил папа мамины молчаливые ожидания.
Мама подняла голову и посмотрела на него. В ее глазах читалась надежда. Папа не умел долго хранить хорошие известия. Он разлился озорной, ликующей улыбкой, потрепал маму по щеке.
— Она мертвому дорогу перешла. Бабушка исцелит ее при первом же покойнике, — мама промолчала».
***
Как предки прабы Ирины попали в Славгород, с точностью узнать не удалось. Известно, что издревле они были хлебопеками. Еще до недавнего времени в Славгороде жили потомки ее родного брата Алексея Семеновича Хасенко, обедневшего после революции человека. Его внучка Мария, рожденная от единственного сына, и вовсе вышла замуж за некоего Кучерука, потеряла девичью фамилию и народила много вечно голодных детей. Старшим у нее был сын (кажется, Анатолий), с которым Любовь Борисовна вместе училась в начальной школе. Он все пытался доказать ей, что они родственники, но Люба знала от мамы, что девичья фамилия прабы Ирины была Хассен, а не Хасенко, как у Толиной матери. И на этом основании не принимала одноклассника всерьез, хотя Прасковья Яковлевна с Марией видимость троюродного родства поддерживала. С фамилией Хассэн и тут случилась широко распространенная подмена с одной целью: чтобы она звучала на местный манер, чтобы ее носителям слиться с основной массой населения и не выделяться хотя бы этим.
Ирина Семеновна была выкрещенной еврейкой с характерным темным лицом и красивыми вьющимися волосами. На нее сильно были похожи не столько дети, сколько внуки, в частности Прасковья Яковлевна и ее брат Алексей (а потом слегка и Любовь Борисовна, унаследовавшая черты своей мамы). Праба до старости сохранила резко нездешний облик во всем, даже в манерах. Своему окружению она оставалась чужеродной по духу, не любила много говорить, была, что называется, себе на уме. Детский возраст мешал Любови Борисовне лучше узнать свою прабабушку. Прабы хватало только на то, чтобы погладить свою правнучку по голове и сказать что-то на своем непонятном языке, что, хотя и звучало весьма нежно и ласково, повергало девочку в холодное смятение. Иногда, слушая разговор Прасковьи Яковлевны с тетей Ариной, праба пыталась вставить что-то свое, но тут же прекращала эту затею и лишь произносила короткие восклицания, не вписывающиеся в тему беседы, или «шамкала» — производила такие движения ртом и издавала такие звуки, как будто жевала что-то. При этом ее многочисленные родинки на щеках, висках, на лбу и подбородке причудливо двигались, то утопая в глубоких морщинах, то возникая вновь, как будто исполняли языческий танец лица.