— Не нравится, как я себя веду? Тогда оставь меня в покое! Все оставьте! Ты такой же, как и он! Ему тоже все не нравилось! Оставьте меня все в покое, я вам ничего не должна! И не надо меня переделывать, я не переделаюсь! А то все такие важные, попробуй на ваши принципы посягнуть! Я в этой жизни тоже чего-то стою! Для себя в первую очередь! И не надо пытаться что-то из меня слепить! — Она тоже кричала, словно в этом была ее последняя жизненная необходимость. Кричала ему о себе, о своей надломленной душе и надорванном сердце, о боли и смятении, бессмысленности и безысходности. Кричала о всем том, что много времени душило ее изнутри.
— Ты своим отношением делаешь из меня зверя! Ты сама делаешь из меня зверя! Своими руками! Я никогда не кричал так! Тем более на женщин!
В этом никогда не было необходимости! Знаешь, когда люди кричат, Маша? Когда их не слышат! — снова заорал он. — Я буду орать на тебя, пока ты меня не услышишь! Я буду орать, пока ты не услышишь, что у меня тоже есть чувства!
— Разве ты хоть раз за все это время говорил о чувствах?! — Сначала она громко плакала, будто пыталась плачем заглушить его крик, но потом постепенно стихла. Перестала реветь в голос и перестала спорить.
— Я никогда не скрывал, ты просто не хочешь их видеть!
Он орал от усталости, от ее равнодушия, от той тяжести, что накопилась в душе. Когда гнев иссяк, Виталий опустошенно замолчал.
— Не кричи, не надо. Я тебя слышу, — сорванным голосом сказала она и придвинулась к нему. Сама потянулась, нетвердыми руками схватилась за свитер и приникла к его груди. — Только не кричи так больше, я слышу.
Она слышала. Сквозь этот крик окрашенный яростью и злостью она наконец услышала его звенящую боль. Она ее почувствовала. Поняла изнутри и стала тихо плакать, уткнувшись мокрым лицом ему в шею.
Бажин усадил Машку на себя, стальным кольцом обхватил ее плечи, медленно выдохнул и заговорил тихо, почти шепотом, но она слышала и различала каждое его слово:
— Ты заставляешь меня делать тебе больно, а я этого не хочу. Я потом об это жалею. Я уже жалею.
Маша со вздохом оттолкнулась, села на нем удобнее, опираясь на его колени, как на спинку стула.
— Ты правда так сильно ко мне привязался?
Он выдержал паузу, но не намеренно. Ему тоже, как и Машке, потребовался глубокий вздох, чтобы выйти из этого тяжелого затягивающего молчания, как из комы.
— Да, — просто ответил он, но почему-то Машке почудилось в этом коротком слове больше смысла, чем в бесконечности красивых слов. Так просто и душевно прозвучал его ответ. Так по-настоящему искренне.