Дня через два после этого письма прислано было на имя Хвостовой от князя Голицына письмо, в котором излагалась точная справка о судьбе корнета гвардии Василия Васильевича Хрущева.
«Поздно… — пронеслось в голове Хвостовой. — Впрочем, она умерла не от известия о смерти сына, а от известия о его преступлении… Она там будет молиться за него и Господь по молитве матери даст ему силу совершить подвиг исправления до конца…»
Василий Васильевич в том же письме восторженно описывал графиню Наталью Федоровну Аракчееву, её участие во время его болезни, её хлопоты за него перед её всесильным мужем и просил мать молиться за неё.
Ольга Николаевна тотчас же записала в свое поминание в отделе «о здравии» имя «Наталия».
Она рассказала содержание письма Зое Никитишне и, рассказывая о доброте графини Аракчеевой, случайно посмотрела на Белоглазову.
Лицо последней исказилось такой болезненной злобой, что Хвостова прервала свою речь на полуслове.
— Что с тобой опять, Зоя? — не выдержала старуха.
— Ничего… у меня изжога… не знаю с чего… — ответила та, закрыв лицо руками.
Когда она опустила руки, выражение, поразившее Ольгу Николаевну, исчезло.
На дворе стоял великий пост — объяснение было вероятно, но Хвостова все-таки сомнительно покачала головой.
«Она знает её… Она лжет, что не была в Петербурге! — пронеслось в её голове. — Тут какая-то тайна!»
«Что мне за дело до чужой тайны?» — остановила самое себя Ольга Николаевна.
В тот же вечер она написала Василию Васильевичу письмо, полное нежных утешений, скрыв от него, что причиной смерти его матери было полученное известие о его преступлении.
Жизнь в доме Хвостовой после этих эпизодов снова вошла в свою обычную печальную колею.
Злой рок, казалось, утомился сыпать удары на голову многострадальной Хвостовой.
Прошло несколько дней.
Курьер генерал-губернатора снова появился в доме Ольги Николаевны с письмом от князя Дмитрия Владимировича Голицына.
На этот раз курьер привез неожиданную радость.
Князь писал, что по полученным им известиям, Петр Валерьянович Хвостов, награжденный чином полковника, уволен в отставку с мундиром, пенсионом и уже выехал из Петербурга. При письме была приложена копия с высочайшего приказа.
В тот же день вечером пришло письмо и от самого Петра Валерьяновича, который писал уже с дороги в Москву.
Непривычная радость, видимо, подействовала сильнее на крепкую духом Хвостову, она разрыдалась до потери сознанья, но вскоре, впрочем, оправилась и стала готовиться к встрече дорогого гостя.
Дня через два, ранним утром, дорожная карета въехала в ворота дома на Сивцевом Вражке и через минуту, считавшийся мертвым сын был в объятиях своей матери.