— Конечно.
— Это неудобно. Она все равно никого не узнает, а ко мне она привыкла. Я привезу её к вам сама сегодня же, — заметила графиня.
— Вы так добры. Заочно я с вами давно знакома по письмам моего несчастного племянника Хрущева, благодарю вас и за него, и за дочь, — сказала Хвостова, подавая руку Наталье Федоровне.
Графиня вспыхнула.
— За что же — долг всякого христианина, — ответила та, пожимая руку старухи.
— Мало что-то христиан у нас осталось, — с горечью заметила Ольга Николаевна.
Наталья Федоровна поднялась с места и стала прощаться.
— Ну, что, тетя Таля, видели вы молодую Хвостову? — был первый вопрос, заданный Лидией Павловной фон Зееман Наталье Федоровне, по возвращении последней домой.
— Видела! — коротко отвечала та.
— Николай Павлович, конечно, ошибся?
— Ошибся, — ответила графиня Аракчеева и отвернулась от Лидочки, чтобы скрыть покрасневшее от этой вынужденной лжи лицо.
— Надо, однако, собрать больную, да нельзя ли велеть заложить карету? — тотчас заспешила она.
— Конечно, можно, я распоряжусь? — сказала Лидия Павловна и дернула за сонетку.
Наталья Федоровна из гостиной, в которой происходил этот разговор, прошла в свои комнаты, где Арина почти неотлучно сторожила Марью Валерьяновну.
Несчастная женщина была все в том же положении, только казалась, если это было возможно, ещё более исхудавшей.
Так же держала она у своей груди тряпочную куклу, принимая её за своего ребенка, те же заунывные звуки по целым часам оглашали комнату, в которой она сидела, бессмысленно устремив глаза в одну точку.
Эти глаза, впрочем, как будто потускнели и порой казались почти мертвыми.
— Поедемте к мамаше! — подошла к ней графиня Аракчеева.
— К мамаше, — бессознательно повторила больная, но все же беспрекословно положив свою драгоценную ношу на диван, позволила одеть себя.
Вошедшая горничная доложила графине, что карета подана.
— Хорошо, сейчас едем, — заметила Наталья Федоровна, между тем, как Арина надевала на голову Марья Валерьяновны капор.
— Готово! — сказала Арина, взяв под руку больную.
— Вы не возьмете с собой Арины? — спросила вошедшая в комнату Лидочка.
— Зачем это?
— Мало ли что может с больной случиться дорогою… а вы одни.
— Бог милостив, ничего не случится, — заметила Наталья Федоровна уже в передней.
Марью Валерьяновну усадили в карету, графиня села рядом и лакей, вскочив на запятки, крикнул кучеру:
— Пошел!
Карета покатила.
Известие о несчастном положении сестры и дочери как громом поразило Петра Валерьяновича и Ольгу Николаевну.
Первый был вне себя и грозил стереть Зыбина, погубившего его сестру, с лица земли. Петр Валерьянович любил Мери, как называл он сестру, но поступок её с матерью был, по его мнению, таков, что он, по приезде в Москву, не решился сказать за неё даже слова защиты, хотя часто думал о ней, но полагал, что она счастлива с любимым человеком, которого его мать пристрастно описывает мрачными красками.