Увидав сидевшую в кресле, качавшую сверток и напевавшую свою заунывную песенку Марью Валерьяновну, Ольга Николаевна остановилась в дверях и пошатнулась.
Она упала бы, если бы её сын не подоспел к ней и не поддержал её.
— Несчастная, до чего довел её этот ворон!.. — глухо произнесла старуха Хвостова, и на лице её отразились нечеловеческие душевные страдания.
Она, однако, совладала с собой и даже, отстранив рукой помощь сына, подошла к дочери.
— Мери, Мери! Ты не узнаешь свою мать, свою маму.
Больная вдруг насторожилась при звуке этого голоса, перестала петь и подняла свои опущенные до этого глаза на мать.
С минуту она молча вглядывалась — в её глазах, казалось, мелькало пробуждающееся сознание.
Вдруг она вскочила с кресла, выронив сверток, который покатился под ноги все продолжавшей плакать молодой Хвостовой.
— Мамочка, дорогая мамочка! — вскрикнула Марья Валерьяновна и бросилась на шею Ольге Николаевне, принявшей её в свои объятия.
«Слава Богу… она пришла в себя!» — почти одновременно мелькнула одна и та же мысль у Хвостова, у графини Аракчеевой, и даже у переставшей плакать Екатерины Петровны.
Но в этот момент, среди воцарившейся в гостиной тишины, раздался какой-то странный хрипящий, протяжный вздох.
Это был последний вздох Марьи Валерьяновны.
На груди несчастной матери лежал бездыханный труп не менее несчастной дочери.
Ольга Николаевна сразу не поняла роковой смысл совершившегося и продолжала ещё несколько минут держать в объятиях свою мертвую дочь, но вдруг заметила на своем плече кровавое пятно…
— Мери, Мери… Что с тобой… кровь… — растерянно заговорила она.
Петр Валерьянович догадался первый.
— Оставьте её, мама, оставьте… Она теперь счастливее нас…
Он осторожно высвободил труп сестры из рук своей матери и понес его на руках к стоявшей кушетке.
— Умерла!.. — дико вскрикнула Ольга Николаевна и, как сноп, без чувств повалилась на пол.
Хвостов, уложив умершую на кушетку, с помощью сбежавшейся на крик прислуги унес бесчувственную мать в её комнату, за ним последовали Наталья Федоровна и Екатерина Петровна.
Гостиная опустела.
На кушетке лежала мертвая Марья Валерьяновна, с широко раскрытыми глазами и с каким-то застывшим, радостным выражением просветленного лица.
Графиня Аракчеева пробыла около, через довольно долгое время, пришедшей в себя Ольги Николаевны до вечера и почти успокоила несчастную мать той искренней верой во Всеблагое Провидение, которую Наталья Федоровна всю жизнь носила в своем сердце и которую умела так искусно и властно переливать в сердца других.
Покойницу, между тем, обмыли, одели и положили на стол в той самой зале, где не более десяти лет тому назад восторженно любовались её красотой её мать и влюбленный в неё кузен Хрущев перед поездкой на загородный летний бал — бал, решивший её участь.