Наталья Федоровна приехала к фон Зееманам совершенно потрясенная пережитыми ею событиями дня.
Она застала у них Зарудина и Кудрина и рассказала со всеми подробностями все происшедшее у Хвостовых.
Часто прерывала она рассказ, чтобы вытереть невольно лившиеся из её глаз слезы.
Лидия Павловна ещё до возвращения графини от Хвостовых сообщила мужу, Зарудину и Кудрину, что тетя Таля виделась с молодой Хвостовой и сказала, что это не Бахметьева.
— Я говорил, что он ошибся… — заметил Андрей Павлович.
— Фантазер… — сказал фон Зееман.
Зарудин промолчал.
Вечером он улучил минуту, когда остался с глазу на глаз с Натальей Федоровной и спросил её:
— Это не она?
— Она не должна быть ею! — коротко отвечала Аракчеева.
Он понял все и не стал расспрашивать.
Похороны Марьи Валерьяновны Зыбиной состоялись на четвертый день после такой неожиданной, несмотря на плохое состояние её здоровья и такой своеобразной её смерти.
Прах её был опущен в фамильный склеп Хвостовых на кладбище Ново-Девичьего монастыря.
Отсрочка на один день произошла оттого, что необходимо было уладить некоторые формальности, ввиду отсутствия у покойной вида на жительство и внезапного отъезда её мужа, Евгения Николаевича Зыбина, за границу.
Известие об этом отъезде принес дворецкий Ольги Николаевны Хвостовой, старый грамотный слуга, которому генеральшей поручались некоторые несложные дела.
Петр Валерьянович сам хотел ехать к этому извергу, палачу и убийце его сестры, но Ольга Николаевна и Екатерина Петровна воспротивились этому и убедили его отложить объяснение с этим «негодяем», как выразилась старуха Хвостова, до более благоприятного времени.
— Ты его этим не исправишь, а только устроишь скандал, и скандал совершенно несвоевременный, у ещё неостывшего праха покойной, — заметила, между прочим, Ольга Николаевна.
— Я убью его! — запальчиво произнес Петр Валерьянович.
— Что же ты этим сделаешь? Ему благодеяние, себе погибель!
— Как, ему благодеяние?
— Несомненно. Насильственная смерть его зачтется ему перед справедливым и нелицеприятным Судьею и облегчит его участь там. Иначе же он предстанет перед Ним под всею тяжестью содеянных им злодеяний.
— Это ещё когда будет, а до тех пор он натворит ещё много зла, надо пресечь ему эту возможность, надо вырвать эту худую, траву из поля.
— Кто тебя ставил над ним судьею и даже исполнителем этого суда? Если Господь Бог в своей неизреченной благости допускает на земле зло и его носителей, то, значит, это входит в высшие цели Провидения, бдящего над миром, и не человеку — этой ничтожной песчинке среди необъятного мироздания — противиться этой воле святого Промысла и самовольно решать участь своего брата — человека, самоуправно осуждать его, не будучи даже уверенным, что суд этот не преступление самого совершенного ближним преступления.