Услыхав это дружеское предложение, Талицкий невольно вздрогнул — так это соответствовало задуманному им ужасному плану.
Он некоторое время даже молчал, ничего не отвечая на любезное приглашение.
— Разве ты составил себе другой план? — с тревогой в голосе спросил его Зыбин.
— План, какой план? — с испугом уставился на него Сергей Дмитриевич.
— Да что с тобой, чего ты на меня так уставился, конечно, план провести время нашего отпуска…
— Нет, мне, собственно, на этот счет безразлично, — с облегченным вздохом проговорил Талицкий, — я очень буду рад проехать с тобою к тебе…
— Вот это по-приятельски, благодарю, благодарю, — бросился обнимать друга Евгений Николаевич.
Почтовые тракты ещё не были приведены после войны в должный порядок, но Зыбин приобрел в одном из пограничных местечек у какого-то жида бричку и пару лошадей, и друзья решились отправиться в путь вдвоем.
— Я правлю, как настоящий жокей — мы отлично обойдемся без кучера, — успокаивал своего приятеля Зыбин. — Это что, клячи, — указывал он на купленных им лошадей, — а вот погоди, в имении на каких я буду тебя рысаках катать.
Талицкий только кивал головой в знак полного согласия. Внутренне он переживал состояние человека, подхваченного быстрым потоком, справиться с волнами он не был в силах и с головокружительной быстротой несся по течению.
Сборы приятелей были не долги — Зыбин даже вещи Талицкого положил в свой чемодан, купленный им за границей и оказавшийся очень поместительным.
— Это не чемодан, а целый дом, — смеялся он, укладывая вещи.
Наконец, в одно прекрасное раннее утро они выехали. Путь им лежал на Вильну.
— Там найдем кучера и покатим уже с большим комфортом, — заметил Евгений Николаевич.
Талицкий при этом замечании только вскользь бросил на него тревожный взгляд.
Зыбин был в каком-то восторженном состоянии духа, он болтал без умолку, рисовал планы будущего, их жизнь в деревне, затем в Петербурге.
Сергей Дмитриевич был, напротив, сосредоточенно угрюм.
— А ты чего нос повесил? — допытывался по временам у него Евгений Николаевич. — Теперь ты не один на свете, у тебя есть друг, друг преданный, и этот друг — я.
Талицкий часто рисовался перед приятелем своим сиротством, одиночеством, неимением друзей, и тем, что он в мире «один, как перст».
— Тяжело, брат, сойдешься с кем по душе, а потом и видишь, что она норовит тебе гадость сделать, а смерть не берет, одно остается — самому пойти за ней! — заключал он, по обыкновению, свои угрюмые монологи.
— Ужели и теперь, когда мы с тобой вышли невредимы буквально из-под тысячи висевших над нашими головами смертей, я отделавшись легкой царапиной, а ты уже совершенно неприкосновенным, ты все думаешь о смерти? — озабоченно спросил его приятель.