Не успел Шумский осмотреть гостиную наместника, как тот уже явился перед ним.
— Прошу покорно, Михаил Андреевич, садиться, — сказал он, указывая ему место на диване. — Я честь имею… наместник здешнего монастыря Кифа, в мире Николай.
С этими словами он крепко пожал руку Шумского. Они уселись рядом на диване.
— Что же вы к нам Богу молиться или совсем хотите украсить свою особу черным клобуком? — спросил наместник.
— Думаю, если Бог поможет мне, остаться совсем у вас.
— Так, совсем приехали к нам; скажите, сделайте милость, где ваши вещи? Я велю их принести сюда. Позвольте мне предложить к услугам вашим мою убогую келью, пока отец-архимандрит не сделает особого распоряжения.
— Не стесню ли я вас?
— Полноте, что за церемонии! Мы бесхитростные иноки; с нами все светские этикеты можно отложить в сторону. Во-первых, позвольте узнать, где оставлены ваши вещи, а во-вторых, позвольте предложить вам скромную монашескую трапезу. Вы, я думаю, ещё не обедали, не так как мы уже успели оттрапезовать, несмотря на то, что только первый час в исходе.
— Искренно благодарю вас за внимательность. Если вы так добры, что принимаете на себя труд устроить меня, то делать нечего — я отдаюсь в полное ваше распоряжение! Мои вещи в повозке у монастырских ворот.
— Извините, если я оставлю вас на минуту, — сказал наместник и вышел в другую комнату.
Он вскоре вернулся.
Немного погодя, принесли вещи Шумского.
Затем явился послушник, накрыл на столе тут же в гостиной и подал обед.
Шумский пообедал с отцом-наместником.
«Не дурно, — подумал он, — если каждый день будут так кормить, да ещё с такой порцией».
— Не хотите ли отдохнуть после обеда с дороги? — спросил его наместник. — Скажите без церемонии.
— Позвольте! — сказал он.
Сытный обед после дороги невольно клонил его ко сну. Ему на том же диване, где он сидел, положили подушки и он скоро заснул, вполне довольный своим положением.
Долго ли спал Михаил Андреевич, он и сам не мог припомнить. Его разбудил густой звук колокола. Он открыл глаза. Перед ним стоял послушник.
— К вечерне не изволите ли?
Шумский пришел в церковь. Служба только что началась. Его поразил необыкновенный напев иноков Юрьева монастыря — они пели тихо, плавно, с особенными модуляциями. Торжественно и плавно неслись звуки по храму и медленно замирали под высокими его сводами. Это был не гром, не вой бури, а какой-то могущественный священный голос, вещающий слово Божие. До глубины души проникал этот голос и потрясал все нервы.
Первый раз в жизни Шумский — он внутренно сознался в этом самому себе — молился Богу как следует.