На полу сидит Вобла, вымазанная засохшей кровью. Сидит и смотрит на Куцего, как собака – внимательно и немо.
***
День второй.
Куцый медленно отползает назад и материт себя – надо было уезжать отсюда на хрен! Он пятится в темноту, проклиная её богатое воображение. Все было нормально, ничего не предвещало такого поворота. Просто сидели и говорили, почти как нормальные люди и вдруг – Бах! Бросается на стекло, выворачивается наизнанку, сотрясает стеклянную клетку. Выворачивается в самом прямом смысле – кишками наружу, взрываясь внутренностями, забрызгивая, заливая кровью стекло.
Я кричу. Кричу и плачу – мне больно! Куцый, помоги мне! Бога ради, сделай же что-нибудь!!! Я кричу, чувствуя, как изливается болью, выворачивается мое тело, как рвутся желудок, печень, легкие, кишки. В прямом смысле. Мне больно! Господи, как же горит… Куцый! Не убегай, Куцый, пожалуйста не бросай меня! Бога ради, помоги мне!!! И это не я – Ряженый втискивается в меня, забирается внутрь, разрывая мою плоть на куски, и она, разодранная, заворачивается вокруг меня, словно старый пергамент, кричит болью, горит в агонии. Улыбающаяся сволочь убивает меня, превращая нутро в конфетти. Мое тело соткано из огня, и оно пытается убежать само от себя – оно плачет, оно кричит, оно умоляет…
Куцый, помоги!!! МНЕ БОЛЬНО!!!
***
День третий.
Она сидит в углу, поджав ноги – её колотит. Затравленно смотрит по углам стеклянной клетки и ждет, когда явится Ряженый ублюдок. Она – почти человек, и сейчас очень хорошо понимает, что Куцый… он не сможет помочь ей. С чего она вообще решила, что хоть кто-то сможет помочь? Это – приговор. Она – смертник. Озирается по сторонам, вглядывается в темноту, окружающую крохотный островок света, и понимает, в чем именно смысл тюрьмы – к тебе может прийти кто угодно. Не тебе выбирать посетителя.
***
День четвертый.
– Знаешь, у меня тут полнейшая антисанитария, – говорит она, и кивает в сторону загнившей, подсыхающей лужи полупереваренных кишок и крови в дальнем углу. – Воняет.
Куцый поднимает глаза, смотрит в угол и лениво пожимает плечами:
– Ну, если ты не станешь это есть, ничего с тобой не случится, – опускает глаза и снова бегло просматривает страницу раскрытой книги.
– То есть, ты бы согласился жить рядом с кучей гниющих внутренностей?
– Для начала, меня бы никогда не стошнило кучей гниющих внутренностей.
Она подползает к стеклу:
– Считаешь это моя вина?
Куцый поднимает голову. Сначала его взгляд в сотый раз приковывает боевой раскрас кровью вокруг губ, по всему подбородку и шее, и лишь потом, поднимается наверх – в её глазах странная смесь ярости и мольбы. Она смотрит на него, двигается, прижимается лбом к стеклу и сверлит ненавидящим взглядом, в глубине которого, как монетка на дне колодца, блестит отчаянье. Словно признание вины сделает её свободной. Словно расставленные над «i» точки сделают её агонию осмысленной, и оттого менее болезненной. Словно это даст точку отсчета, ведь там, где есть начало, обязательно есть конец. Она хочет знать, что когда-нибудь это, наконец, закончится. Куцый говорит: