Поднимаю с дивана планшет и открываю анкету генерала пятой армии. На первый же вопрос он отвечает, как правитель, и с каждым следующим ответом пророчество о новом мудреце меркнет, пока я не дохожу до последних пунктов. На вопрос о пределе он пишет не о титуле императора или галактического наместника, а говорит о космосе. Весьма своеобразно, но однозначно описывает потенциальный барьер. Правильный результат, очень точный. Мудрец на тонкой грани переходного кризиса в самом начале своего пути. Хватит ли этого для доказательств? Нет. Два ответа, выбивающихся из общей картины, всегда можно назвать статистической погрешностью. До вечера сижу с анкетами из чистого упрямства, тасуя результаты и корректируя вопросы. Выдыхаюсь на двадцатой, замерзнув в неудобной позе. Затекшие ноги отходят покалыванием тысяч иголок, а в тишине равнины за порывами ветра появляется новый звук.
Бросаюсь к окну, уже зная, что там увижу. Единственный в секторе одноместный воздушный катер. Наилий подарил его мне, а сейчас сам за штурвалом. Садится прямо в ограде на газон и, открыв крышу, выбирается на корпус. Идет к двери, легко ступая по гравийной дорожке.
А я гадаю, кто ко мне прилетел? Надзиратель или палач?
Наилий открывает дверь своим ключом. На фоне заходящего светила его силуэт абсолютно черный, будто вырезанная из бумаги фигурка для театра теней. Там, за его спиной, кукловодами притаились Истинные и дергают за рычаги. По запаху апельсина чувствую, что по-прежнему зол. Что сделал с Публием? Что сейчас со мной делать будет?
— Наилий…
— Ты ела сегодня? — он проходит мимо меня на кухню, снимая с плеча набитый до отказа вещмешок. Аккуратно ставит его на стул и осматривается: — Вижу, что нет. Почему?
В голосе шумами и помехами трещит ярость. Зубы генерал стискивает до скрежета и прячет руки в карманах, а я взгляд не могу оторвать от оружия на поясе.
— Не успела, — бесцветным тоном оправдываюсь, — работала, как ты приказал.
Первое, что делает, приезжая в особняк — снимает с пояса оружие. Только потом идет переодеваться в домашнее, оставляя службу за дверями третьего этажа. А сейчас стоит передо мной вооруженный и спрашивает, поела ли я. На бледном лице веснушки проступают резче, кажется, что щеки ввалились и скулы очерчены грубее. Под глазами серые тени, отчего взгляд еще свирепее. Знаю, что виновата, но признаться не легче, чем грудью броситься на обломки стекла. У меня шея болит, как я втягиваю голову в плечи, стараясь казаться незаметнее. Хочется сползти по стене на пол, обнять себя руками и не видеть любимого мужчину таким больше никогда.