Военврач не смотрит на меня, только на руки. Аккуратно берет за предплечье и поворачивает из стороны в сторону. Длинные рубцы оставил филин, когда драл меня когтями. Глубокие вышли, зашивать пришлось.
— Их бы за два раза, — задумчиво бормочет Публий, — но времени мало.
Замирает, не отпуская меня. Гладит большим пальцем по шраму. От прикосновения тепло разливается по коже. Привязка отрабатывает, усиливая ощущения стократно. Волна жара идет от капитана ко мне, накрывая с головой. Захлебываюсь чужой энергией, чувствуя, как откликается что-то внутри. Прикосновение такое невинное, зачем паниковать? Если можно закрыть глаза и наслаждаться…
— Нет!
Резко выдергиваю руку и делаю шаг назад. Наваждение исчезает, оставляя передо мной удивленного Публия. От недавней бури не остается следа, только мне теперь стыдно за свое поведение. Неадекватна, как единичка в кризисе.
— Будет местная анестезия, — медик по-своему понимает мою реакцию, — не бойся.
— Извините, капитан Назо, — смущенно шепчу я.
Военврач не отвечает, выставляя параметры на той самой машинке. Фактически сейчас мне пересадят кожу. Срежут тончайший лоскут рядом со шрамом и сместят его в сторону, закрывая рубец. Новый эпителий приживется и замаскирует дефект. Публий отправляет меня на кушетку, обкалывает анестетиком и приступает. Закрываю глаза и вспоминаю небылицы, которые сочиняли покрытые шрамами генералы, объясняя, почему не идут на такую процедуру. Звук и, правда, мерзкий: шипение, пополам с потрескиванием, а еще резкий запах антисептика. Лежать приходится долго, я успеваю задремать, как слышу:
— Повязку можно снять на третий день.
Медик клеит на мое предплечье стерильную повязку, рядом вторую, третью. Много шрамов за раз свели, я словно перебинтована. Руки в локтях сгибать неудобно.
— Если что-то будет беспокоить, звони, — предупреждает Публий и разрешает одеться.
Выхожу из-за ширмы в платье и снова натягиваю рукава до кончиков пальцев, теперь чтобы скрыть белый пластырь. Шея тоже заклеена, а рубец на затылке военврач решил не трогать. Память о побеге из четвертого сектора у меня все же осталась.
— От чего хочешь умереть?
Дергаюсь от неожиданного вопроса, теряюсь на миг, а потом вспоминаю о чем речь.
— Не знала, что можно выбрать.
— Учитывая пристойное состояние трупа, выбор не велик, — сумрачно отвечает медик, — инфаркт, инсульт, хроническая обструктивная болезнь легких…
Еще одна роскошь, доступная только самоубийцам и таким актрисам, как я. Помню, как спорили в центре от чего лучше. Вены вскрывать, в петлю лезть или пулю в висок пустить. Мужчины советовали пулю и всячески отговаривали от удушения, расписывая, как потом неаппетитно будет выглядеть тело с прокушенным языком, с расслабленным кишечником и мочевым пузырем. Брезгливость пытались вызвать у нас с Поэтессой. Не все ли нам равно, мертвым?