Но онор Бора вдохнул еще раз и еще, гораздо резче, и его брови стремительно сошлись на переносице, верхняя губа задралась, открывая самый натуральный оскал, а пальцы стиснули мою кисть с такой силой, что я вскрикнула от боли. Мурлыканье моментально преобразилось в тот самый пронзающий глухой рокочущий звук, будящий примитивный страх и жажду обороняться, а ярко-голубые глаза потемнели до предгрозовой сини, уставившись в мои с откровенной яростью.
— Как ты посмела?! — прорычал он, вскакивая и отбрасывая мою руку, как ядовитую змею. — Кому ты отдала то, что должно было стать моим?
Ну вот сейчас все и закончится.
— Не могу припомнить, чтобы у меня было хоть что-то, обещанное вам! — Пресветлая, мужчина передо мной был воплощением гнева, и весь он направлен на меня, а я боялась отчаянно, до безумия, желая защититься любым образом, пусть и отчетливо понимала, что не обладаю ничем, что могу противопоставить ему.
— Ты вся! Такая, какой являлась при нашей встрече, вот что давно уже мое!
— Я никогда с этим не соглашалась!
— Метка! Ты сама ее оставила!
— Не нужно притворяться, будто вы, онор Бора, целиком и полностью не спровоцировали меня на это! Мне были незнакомы ваши обычаи, и мое сердце… — «было по глупости отдано другому, нисколько этого недостойному», но вслух произнести это не нашлось сил.
Но, похоже, он меня и не желал услышать вообще, абсолютно поглощенный своей яростью.
— Знаешь, что в моей стране принято делать с предательницами и изменницами? — наклонился анир ко мне, ощериваясь совершенно жутко, вынуждая окончательно проникнуться фактом собственной беззащитности перед ним. — Мужчина лишает такую женщину своей защиты и покровительства, вышвыривает вон, объявляя во всеуслышание, что она шлюха, доступная всем и каждому. Никто не впустит ее в свой дом, не спрячет и не прикроет от мужчин, что станут охотиться на нее, словно на дичь, и брать столько, сколько им заблагорассудиться!
— Выходит, я попала в страну насильников и настоящих зверей! — в панике огрызнулась я. — А к изменившим мужчинам применяют такие же законы, или эта «счастливая» доля отмерена лишь женщинам?
— Ты смеешь еще и говорить со мной в таком тоне после всего? — прогрохотал он, и глаза его стали совсем безумными. — Вместо того чтобы умолять о прощении?
Рявкнув нечто нечленораздельное, онор Бора схватился за край стоящего рядом со мной тяжеленного стола и кинул его в бревенчатую стену, разбивая на части, как если бы тот был ничтожной безделушкой из тонкого стекла, и рванул к двери.
— Я не признаю себя изменницей! — крикнула ему вслед. — Можете приказать растерзать меня, но умолять простить за то, в чем я не вижу своей вины, не стану!