— Я против, — ворчит Агата, — но ты же переубедишь…
— Не поддавайся, — шепчет Генрих, — ни за что мне не поддавайся.
Ведь так интересно будет добиться её уступок, если она будет противиться его идеям, не сдастся ему легко и просто. Это будет иллюзия охоты, приятная и будоражащая.
Кажется, время для болтовни заканчивается — она уже не хочет ничего ему отвечать, но с большой охотой ловит губами его поцелуи.
За окном темнеет, пока они болтали, в комнате уже сгустились сумерки. Еще чуть-чуть, и в комнате станет темно. И это… неожиданно раздражает, она хочет сегодня видеть. Его. И чтоб он видел её. Значит, надо поторопиться.
— Эй, куда!
По полу с веселым цоканьем раскатываются пуговицы. Рубашка очень раздражала… Оказывается, чтобы с ней разделаться нужно было дернуть не очень-то сильно.
— Насилуют! — весело выдыхает Генри, а Агате хочется рыкнуть на него, как дикой кошке. Еще пять минут простоя, и она уже сама сдернет с него штаны. Есть подозрение, что он этого и добивается.
У его губ терпкость и крепость шиповникового вина. И они прекрасно справляются с тем, чтобы рассеять тревожные мысли, вытеснить из груди неприятное щемление. Такие горячие. Такие жадные. Пьянящие.
Горячие у него не только губы. От всего его тела пышет жаром, сама себе Агата кажется ледышкой, когда касается его кожи. Черт, какой же он красивый… На самом деле она и до этого это понимала, но сейчас будто смотрит на него, избавившись от тумана перед глазами. От одних только его глаз цвета темного янтаря в принципе сложно оторвать взгляд, особенно сейчас, когда они слегка затуманились. А если совершить этот немыслимый подвиг — сразу и не поймешь, на что смотреть сначала — на сильную ли шею, на мускулистую ли грудь, клеймо грешника на которой почему-то совершенно не портит общей картины, или на этот подтянутый живот. И это только верхняя часть тела. Спереди. Спина, задница, ноги — в том же рельефно-поджаром состоянии. Его можно обливать маслом и ставить натурщиком для скульпторов. Приведи его к неопытным художницам первого курса какого-нибудь художественного университета — и девственниц среди них не останется вовсе, а самому Генри придется спасаться бегством. Даже несмотря на заявленную «неутомимость».
— Так нечестно, — возмущенно шипит Генри, когда Агата в который раз уклоняет лицо от его губ. Да, ей прекрасно известно, что будет дальше, сейчас он прижмется губами к её шее, выпишет на ней языком свои инициалы, и все, Агата будет скулить от нетерпения. Нет, сегодня Агате хочется безумно прочувствовать, что все действительно происходит по её решению. В общем и целом — ей и не нужно ничего, чтобы сейчас дрожать от нетерпения. Она уже дрожит. Все потому, что ужасно по нему скучала. И вчерашнюю ночь скучала, и весь этот длинный невыносимый день. Сложно представить, как обходиться без него более долгие периоды времени. Может быть, потом станет легче — но сейчас она сама чувствует себя голодной. Ужасно голодной. И насытить её может только он.