— Ты такая красивая, — разумеется, наверняка он говорил это всякой девушке, с которой спал, но сейчас он говорит это ей, никому иному. Этот совершенно невозможный мужчина сейчас считает красивой её. Черт, даже это трогает её до глубины души.
— Ну, до тебя мне далеко, — наконец соображает сказать Агата, справляясь со смущением.
— Больше дела, птичка, — ухмыляется демон, — давай уже. Задай мне жару.
Ему легко говорить — при его-то опыте. А она даже не знает, с чего начать. Впрочем, ладно, умирать так с музыкой. Позориться — так хоть не бездействием.
Агата целует его в живот. Вслушивается в дыхание, ловит тихий, едва слышный вздох, улыбается. Спускается ниже. Кожа на его животе такая гладкая, он вздрагивает, напрягается — и под кожей из-за этого ходят мышцы.
Доцеловав до ремня, Агата выпрямляется. Расстегивает ему брюки, спускает вниз резинку трусов. Смотрит на их содержимое.
Паника требует срочно закрыть глаза. И пошла бы эта паника куда подальше. Он уже не раз засаживал свой член в её тело, но всякий раз она стыдливо прятала от этой части тела взгляд, будто девчонка-малолетка.
— Ужас, скажи же, ты же в обморок хочешь упасть, да? — этот паразит еще и издевается. Агата смотрит ему в лицо и мстительно прикусывает губу. Все, что происходит дальше, — происходит только благодаря тому, что до Винсента Агата читала немало эротической литературы, и там героини это делали, да. Да — сжимали головку мужского члена губами. Скользили языком по напряженной мужской плоти. И делали это обязательно ритмично, хотя, честно говоря, у Агаты выдерживать темпп получается не сразу. Она страшно боится задеть чувствительную плоть зубами, в тех же порнушных романах писали, что это весьма неприятно.
— Твою ж… — Генри там выше давится воздухом. Хорошо. Значит, все нормально. Получается. Агату слегка потряхивает от того, что она сейчас вытворяет. Даже не слегка. Просто бежать уже некуда. И если не с ним все это себе позволять в чертовой закрытой комнате — то с кем? Он же вряд ли понимает, что для нее делает, просто находясь рядом. И для него — для него не жалко. Ни губ, ни тела, ни слов — ничего.
Агата никогда не делала этого с мужчиной добровольно, то, что было с Винсентом, не в счет, тогда она думала вообще не о том. Сейчас её не тошнит, и весь мир, кажется, затаился, оставив для нее лишь симфонию хриплых мужских вдохов. У него слегка солоноватый вкус, и кожица под языком тонкая, нежная, под ней самые тонкие венки кажутся рельефными.
— Агата, — судорожно выдыхает Генри и, кажется, пора…
— Так дела тебе достаточно? — с легкой издевкой шепчет она, выпрямляясь, а он смотрит на неё так, будто действительно хочет её съесть. От этого взгляда в груди Агаты скручивается раскаленное торнадо. Все, она и сама уже ждать не может, больше ни одной чертовой секунды.