Сама того не ожидая, Агата нащупывает больную точку — лицо Генри резко бледнеет. Губы шевельнулись — Агата даже готова услышать вымученное «Пусть», окрашенное самоубийственным искусственным равнодушием, но Артур покашливает, вмешиваясь.
— Хартман, я очень высоко ценю вот этот весь драматизм, поверь, я знаю, что это все не фальшь, — на этом архангел задумчиво кивает и, выйдя из-за стола, подходит к окну, — но ты на крест сейчас вернуться не сможешь. Оковы просто не станут тебя держать. Твоя судьба определена небесами, ты должен попытаться встать на верный путь. И если ты сейчас назло мне и самому себе попытаешься кому-нибудь навредить — я лично проведу над тобой экзорцизм. Два-три — сколько потребуется, чтоб тебе стало тошно от мысли, что ты причинишь вред чужой душе.
Судя по виду Генри, тошно ему уже сейчас. Он роняет голову на руки, чуть раскачивается взад-вперед, так впиваясь пальцами в волосы, будто хочет их выдрать. Агата присаживает рядом, касается его колена. Его рука накрывает её пальцы таким резким движением, что сердце напуганно подпрыгивает.
— Не бойся, — умоляюще шепчет он и, прикрыв глаза, притягивает её ладонь к своей щеке, прижимается к коже губами.
Артур за спиной вежливо закашливается, напоминая о себе, заставляя Агату чуть покраснеть. Она выпрямляется, не отнимая у Генри своей руки, чуть оборачивается к Артуру.
— Идите отдохните, господа, — спокойно произносит Артур.
Усталость действительно нарочито покашливает за спиной, но Агата уже около часа не обращает на это внимание.
— Пусть вернут жетон, — недовольно произносит Генри, — я сам теперь за ним на Верхний Слой не поднимусь.
— Завтра занесу, — отмахивается от него Артур, — конец смены все-таки. Скоро мне принесут все невостребованные жетоны.
Никаких взысканий? Или никаких взысканий сегодня?
— Завтра, мисс Виндроуз, все наказания завтра, когда мы уже будем знать, как серьезно вы накосячили, — улыбается Артур на растерянный взгляд Агаты. — И вашу судьбу мы тоже обсудим завтра, защитница вы наша…
— Не все наказания завтра, — краем рта и еле слышно произносит Генри, и Агату бросает в жар. Она может сбежать — да, может. У него нет жетона, даже если поймает её за руку во время перехода, он с ней не перенесется, у него таки есть материальная в смертном мире оболочка, в отличие от неё — материальной лишь номинально. Вот только сбегать — самое последнее дело. Она ещё в смертной жизни приняла решение встречать проблемы лицом к лицу, и не жалеет о том решении. И потом, есть в ожидании его «расправы» — Агата догадывается, какого рода ей предстоит наказание — сладкое предвкушение. Ей богу, он может наказать её куда сильнее, если попросту пошлет её к себе, к той самой «холодной, пустой, постели», о которой сам недавно говорил. Кажется, он все-таки заразил Агату своей похотью, своей страстью, иначе почему сейчас её мысли совершенно не об ответственности за нарушение запрета Триумвирата?