Обратно наемники передвигались намного медленнее. Опять толпой, ни авангарда, ни арьергарда. Четыре арбы, запряженные парами волов, были нагружены с верхом. За ними гнали двух навьюченных кобыл и стадо из коров, коз, овец, свиней. Живность норовила разбежаться в разные стороны, но всадники ловко сгоняли их в кучу. Не самую бедную деревню грабанули.
Я подождал, когда весь отряд наемников окажется на открытом месте. Мы были метрах в ста от них, слышали, как они подгоняли скот. Кто был командиром – я так и не смог определить, поэтому выбрал ехавшего первым. Это был мужчина лет сорока с очень длинной темной бородой, какие здесь редко встретишь. Подождал, когда он оглянется, и послал болт в нижнюю часть бороды. Наемник вздрогнул от удара. Он открыл рот, собираясь что-то сказать, но вдруг сник и начал заваливаться на бок. Я быстро перезарядил арбалет и послал болт вдогонку другому наемнику, который поскакал вперед, надеясь вырваться из ловушки. Попал, судя по тому, как наездник слишком низко припал в шее лошади, а она стала замедлять бег. Зарядил и в третий раз, но стрелять больше не в кого было. Остальных перебили мои лучники.
Мы вышли из леса. Половина лучников остановилась метрах в двадцати от обоза, готовая выстрелить в любого, кто окажет сопротивление, а остальные подошли и проверили, все ли мертвы. Из под арбы вытащили одного живого. Ему было немного за тридцать, но зубов впереди не осталось ни одного. Видать, драться любит. Впрочем, Вильгельм Ипрский других и не держит. На наемнике была короткая кольчуга без разрезов внизу. Такие обычно носят пехотинцы. Наверное, и был копейщиком или арбалетчиком, а во время налетов разжился лошадью, сейчас привязанной сзади к арбе, из-под которой его выковыряли.
– Кому служишь? – спросил я.
– Вильгельму, графу Кентскому, – с вызовом сообщил он, надеясь, наверное, что это имя приведет меня в трепет.
– Передашь ему, что я не советую нападать на моих сеньоров, графов Честерского и Линкольнского, – сказал я.
– От кого передать? – спросил наемник.
– От Александра Византийца, барона Беркетского, – ответил я и приказал своим солдатам: – Снимите с него кольчугу и все ценное, отрубите большие пальцы на обеих руках – и пусть катится к своему сеньору.
– Сир, я все сделаю, как вы сказали! – жалобно залепетал наемник. Видимо, наделся, что останется безнаказанным. – Не надо отрубать пальцы!
– Надо, Федя, надо, – произнес я фразу из комедии Гайдая, которая в Европе двенадцатого века никому ничего не говорила.
Без больших пальцев рук он не сможет крепко держать оружие. Придется ему менять профессию. Правда, не знаю, на какую. В других тоже надо что-нибудь крепко держать. Разве что в попрошайки подастся: на паперть собирать милостыню или в монахи. Наемник тихо вскрикнул, когда отрубали первый палец. К потере второго отнесся спокойнее. Он прижал истекающие кровью руки к грязной рубахе и внимательно посмотрел на меня, запоминая на всю жизнь.