Сделав первый шаг в круг, она почувствовала, как пульсация силы в ее голове переросла в оглушительное стаккато.
Его рука оказалась на ее руке. И, словно сдерживаемый этим, грохот в ее голове был вынужден замереть, ждать.
— Не делай этого.
Ее нельзя было поколебать ни тем, что она увидела в его взгляде, ни даже собственным страхом или страстью к нему, удерживающей ее.
— Я должна.
— Ты погибнешь.
Его грудь вздымалась, глаза сверкали. Боже, он был в ярости.
— Я больше так не могу, — сказала она. — Я не смогу жить в этом мире или в любом другом, если это означает быть ответственной за утрату этих невинных жизней.
Она перехватила часть ярости гоблина и улыбнулась.
— Но это не значит, что я сдаюсь. Я чувствую, что сила круга взывает ко мне. И думаю, я смогу контролировать и направлять ее, — она замолчала, чтобы перевести дыхание, так как сердце стучало в удвоенном темпе. — По крайней мере, я должна попытаться. Можно надеяться, что если я сделаю это сейчас до того, как объявится Аграмон, мы все сможем выбраться отсюда.
Жёсткая линия губ и борозды на лбу были явным свидетельством того, как яростно он продолжал сопротивляться зверю внутри. Затмение все ещё оставалось в его крови, но его действие начинало слабеть.
— Я понимаю, что произойдет, если я уничтожу единственный шанс Аграмона вырваться из этого мира, и он отыграется на нем. И мне не все равно, Айзек. Я переживаю за Люциуса, и переживаю за Сиону, Маидру и всех остальных. Я переживаю за Милену, — она сжала его руку. — Но что еще важнее, я переживаю за тебя. Больше, чем я думала, смогу переживать за кого-то.
Она продолжила скрепя сердце:
— Но это дети, и не должно иметь значения, что они всего лишь человеческие дети. Один из них — мой брат, моя семья. Моя ответственность. И, может быть, из-за этого я буду таким же чудовищем, как Аграмон, но я пожертвую собой, этим миром… всем, чтобы спасти его.
Приготовившись к спору с ним, к его физическому воздействию, она была удивлена, когда он ничего не предпринял.
— Я понимаю, — лишь шепот. Согласие, разлучившее их в одночасье, сделавшее их обоих уязвимыми.
Она ахнула из-за боли, пронзивший ее. О боже, это тяжело. Этот чертов гоблин никогда прежде не ранил ее так, как сейчас, в этот момент, когда тяжёлая тень в его глазах показала ей, как сильно он ее любит, и она ничего не могла поделать с этим.
— Айзек, я… — что можно было сказать, когда ее собственные эмоции все ещё оставались двойственными и неопределенными.
— Позже. Мы обсудим это позже, — он прикоснулся к ней в последний раз, проведя по ее виску, где с сумасшедшей скоростью стучал пульс. Он собирался остаться с ней. Защищать ее.