Мысль о том, что меня будут демонстрировать множеству мужчин, угнетает меня до глубины души, и, честно говоря, я чувствую, что живу в викторианской Англии, а не в 1942 году. Вся наша семья ведет себя согласно правилам той эпохи. Однако папа – важный человек в моей жизни, и я не осмелюсь с ним спорить. Он ни за что не позволит мне перечить ему. Поэтому я буду отказывать каждому кавалеру, стараясь найти какую-нибудь пустяковую причину.
Тем не менее, учитывая, что Мэри и я – близнецы, все будут заключать пари, кто из нас первой сыграет свадьбу. Уверена, что нас обеих выдадут замуж до того, как нам исполнится двадцать один год, так же как маму, которая, надеюсь, до сих пор любит нашего отца. Я не хочу вступать в брак без любви. Мне остается только надеяться и молиться, что времена изменятся, а если нет, то лучше уж буду жить в одиночестве, чем с нелюбимым.
Уверена, Эдди сделал бы мне предложение, если бы знал, что папа согласится. Однако он убежден, что как только попросит моей руки, то сразу потеряет работу. Сторожка, в которой живут Эдди и его мать, находится на территории поместья. То есть если Эдди потеряет работу, то, вероятно, они с матерью уедут отсюда, а значит, мы больше не увидим друг друга.
Пальцы Мадлен перелистывали тонкие выцветшие страницы тетради. Она сидела рядом с Бандитом, дрожа всем телом. Они с удивлением посмотрели друг на друга, когда дневник начал открывать им свои тайны.
– Не могу поверить, что она писала эти строки в 1942 году. Такое впечатление, будто она родилась в девятнадцатом столетии, – сказал Бандит, пока Мадлен переворачивала страницу. – Вам так не кажется?
Она покачала головой:
– Думаю, все это очень грустная история. Должно быть, ей было тяжело осознавать, что родители собирались знакомить ее со всеми этими мужчинами и, более того, выдать ее замуж за одного из них. А что, если никто из них ей не понравился? Она же любила Эдди.
Мадлен вздохнула и открыла новую страницу в надежде прочесть что-то еще, написанное Эмили. Но слов там не оказалось. Вместо них были рисунки карандашом. Она еще никогда не видела более красивых эскизов.
– Вот это да! Должно быть, Эмили была талантливой художницей, посмотри на них, – сказала она. Перед их глазами появилось пять или шесть маленьких картинок, находившихся на расстоянии друг от друга, но соединенных между собой легкими карандашными штрихами.
Мадлен обратила внимание на рисунок в самом центре страницы. На нем был изображен мужчина в старой порванной одежде, которая состояла из слишком коротких брюк, рубашки и жилета. Он опирался на лопату, глубоко воткнутую в землю. Было очевидно, что он решил сделать передышку во время работы в саду. Его правая рука тянулась к кепке, и Мадлен подумала, что, возможно, он собирался ее снять. Его поза была естественной, глаза – добрыми. Он кому-то улыбался, наверное Эмили, которая его рисовала. Возможно, она попросила его встать в эту позу, но не исключено, что в ее памяти запечатлелась картина, как однажды он стоял там, отдыхая от работы на земле ее отца.