— Андрей я... по фамилии Смирнов.
— Андрей, значит?
— Да, Андрей Иванович. Я издалека... Аж оттуда. Галошино, слышали, может быть? Большое село.
— Где же ваша обмотка, Андрей Смирнов?
— Эта, да? — поднял левую ногу красноармеец.
— Она самая...
Андрей Иванович опять задумался, посмотрел внимательно на ногу, сплюнул с презрением:
— Потерял.
— Что вы говорите? А где же ваша пилотка?
— Пилотка? Тоже... Где-то... Там...
— А где же ваша винтовка, где личное оружие, защитник Отечества? — повысила голос тетя Клара. Лицо ее покрылось пятнами, казалось, что еще минута, и она взорвется от возмущения.
— Поставил,— беззлобно пояснил боец.
— Куда?
— К стене.
— Зачем же, позвольте вас спросить?
— Чтоб не мешала.
— Не мешала? Слышали, что он сказал? Ему мешала винтовка! Понимаете?! — зашлась тетя Клара. Ей не хватало воздуха.— Винтовка ему мешала. Чем мешала? Тем, что из нее нужно стрелять по врагам Отечества?
— Чего стрелять? Из винтовки в самолет? Он же высоко, не попасть,— боец посмотрел на нас с сожалением: неразумные люди, что с ними попусту балясы точить.
— Вы обязаны были стрелять! Присягу принимали. Клялись! Что вы обязаны были делать в минуту опасности для Отечества?
— Стучать.
— По башке своей дурацкой?
— По рельсу.
Видя, что тетка не понимает, он пояснил:
— Когда самолет, я обязан стучать. Они должны прибежать, но никто не пришел. Ни карнач, ни помкар- нач... Тут немец... Ну, я того... Винтовку к стене и поставил. Стучал по рельсу.
— Испугались?..
— Страшно, тетя, твоя правда. Баки... С бензином. Я же в МТС работал, понимаю. Бак-то выше вашего дома, их там... Как рванет с того краю. Э-э-э... прямо море полилось, и горит. Я чесать. От чесал, от чесал, галуха!
Красноармеец засмеялся беззлобно, точно вспомнил самое смешное в жизни.
— Потом с нашего края почало,— продолжал вспоминать он.— Тоже как даст... Я чесать. Да на бугор. Бензин за мной. Да поджаривает, да поджаривает. Упал бы — точно изжарился бы, тетя, не вру.
— Ах, так... Вон как,— смутилась тетя Клара и посмотрела на бойца уже иначе, с сочувствием.— Тогда, конечно... Ремень-то хоть подтяни. Что ж у тебя ремень, как супонь у лошади, под брюхом?
— Я бы рад, да как?
Солдат протянул к нам вверх свои руки. Мы отшатнулись с Рогдаем: руки у красноармейца Андрея Ивановича Смирнова были в волдырях от ожогов. И как он мог стоять, разговаривать, терпеть жуткую боль? Что это? Невероятное терпение или равнодушие к своим мукам? Может, безнадежность? Спокойное лицо, и еще шутил над своими злоключениями...
— Ой, мама! — ужаснулась тетя Клара. Она растерялась.— Господи, что же ты молчал! Ой, дорогой мой! Да что же я стою? Господи! Молчал. Сердечный мой!