— Если боги готовы принять его, и искра от молота Тора до сих пор не поразила Ингольва Радвальдссона, то не мне спорить с их волей, — нехотя ответил тот.
— Тогда дело между вами я считаю решенным.
Ингольв напоследок обернулся, встретился с Хаконом взглядом. Увидел в нём превосходство и снисходительность. Будто тот на самом деле лишь позволил ему выжить. Будто только одной своей милостью отпустил от себя Асвейг после того, как она пришла к нему. Что ж, пусть улыбается, пока жив. Мертвецы этого не умеют.
Ингольв закинул плащ на плечо и пошёл обратно к лодке. В полном молчании они всё с тем же треллем доплыли в Скодубрюнне. И всё казалось порой, что тот сейчас попытается их утопить. А берег на этот раз приближался гораздо медленнее. Как только можно стало сойти на землю, Ингольв перепрыгнул через борт и, не дожидаясь, пока за ним поспеет Блефиди, вернулся к поместью. Ромей нагнал его у самого дома. Лёгкий шум изнутри, странное оживление и словно струящаяся сквозь доски двери радость, заставили нетерпеливо дёрнуть ручку. Они шагнули внутрь.
Сидящая на постели с пустой миской в руках Асвейг повернулась к ним и тут же отвела взгляд, будто и смотреть не хотела. Ингольв отшвырнул плащ в сторону. Змей облегчённо вздохнул. Пусть девчонка злится. Главное, она жива.
Показалось, Асвейг пробыла в беспамятстве, застрявшей среди миров, очень долго. Время там тянулось совсем по-другому. Оно текло, как густые сливки, спеленывало, делало голову пустой, а тело — безразличным ко всему. Только одно спасало от полного забвения и растворения в этом странном и страшном месте: фюльгья Ингольва. Асвейг привычно называла её Рагной, а та и не возражала. Они разговаривали мало, словно у девушки не оставалось на это сил. А после вдруг потянуло обратно. Закружило гулким водоворотом внезапное падение. Стало темно. После белого света — так непроглядно, будто глаз лишилась вовсе. А ещё душно. На груди точно лежал неподъёмный камень, и сил не было, чтобы повернуться или сбросить его руками.
Асвейг лежала так ещё долго, метясь внутри себя и пытаясь пробить корку омертвевшего тела. А после наконец смогла сделать один глубокий вдох.
И жизнь завертелась вокруг: лица, голоса, которые твердили что-то неразборчиво. Как будто незнакомые, чужие, раздражающие. Но с каждым мигом Асвейг всё яснее узнавала их черты: Эльдьярн, Лейви, несущий на лице отпечатки недуга. Они бестолково хлопотали, как и положено растерянным мужчинам, за которыми большую часть жизни ухаживали женщины. Но всё же дали напиться прохладной и до умопомрачения вкусной воды, помогли сесть, хоть Асвейг и висла на их руках, точно связанная из тряпок.