В кухне Груня тесто месит. Щёки её раскраснелись. Любка у корыта, посуду перемывает. Дело у них спорится, всё ладно да складно. Гришка кучер у стола сидит, похлёбку холодную подъедает, хлебом остатки из чашки вымакивает.
– Ох и хороша, Груня, у тебя похлёбка. Жаль, тебя в женки не взял, когда свободная была.
Груня смеётся:
– Так ты сейчас бери.
– Как же, про муженька своего, что ль, забыла?
– А! Какой такой муж? Лучше два!
Гришка оскалился:
– А что, я могу. Только боюсь, Степан мне потом все косточки пересчитает.
– Так чего вякаешь, тогда. Я ж ведь и поверить могу, и согласиться, – заулыбалась Груня и к Любке обернулась. Но потом уже серьёзно спросила: – Ты вот, Гришка, мне скажи, ты с барином по разным сторонам ездишь, что там вообще происходит, как живут в других городах, деревнях?
– Да как живут, так же, как и мы с тобой. Всё то же.
– И что, конца края такому житью нет?
– А кто его знает, Груня. А тебе никак плохо живётся? При кухне-то?
– Да я вообще.
– А, вообще? – Гришка огляделся и понизил голос. – Сказывают, будто в соседней губернии народ восстает, крестьяне уже несколько баринов-помещиков порешили, и семьи их, и детишек, и дома попалили. Вот, что люди сказывают.
Гришка снова осмотрелся и значительно мотнул головой. Груня и тесто месить перестала:
– Это отчего же?
– Как отчего? От барских, стало быть, требований. Отчего же ещё народу в недовольство входить, коли барин лютый, да с крестьян три шкуры сымает. Вот тогда и недовольство выходит, – он уже почти на шепот перешел.
Доел Гришка похлебку, вытер усы и говорит:
– Только чтобы тихо, я вам ничего не говорил.
– Чего уж там. Молчим как рыбы, – Груня кивнула Гришке.
Тот вышел, а Груня Любке и говорит:
– Вот оно как. А наш барин всё не уймётся, всё ему служанки не те. За цельный месяц пять девок с порога прогнал.
Люба повернулась и поставила на полку стопку глиняных мисок.
– Чего ж ему надобно? – спрашивает.
– А пёс его знает, – ругнулась Груня. – Всё ему не то. Настьку-то прогнал – по старости. Уже, видать, не так хороша для него. А ей сколько? Так сколько и мне – около третьего десятка годков. Она ж ведь ещё старого барина ублажала. А тут, вишь, уже и непотребная стала. Хорошо, если какой вдовый мужик в деревне приберёт её. А так, жить ей теперь в бараке до конца жизни и на поле управляться. Знать, сильно прогневался на неё барин, раз при дворе не оставил.
– Ну, с Настей-то понятно, а другие чем не угодили, ведь молодух вроде присылали?
– Да кто его разберёт, чего ему надобно. Знать, не то что-то, у него свои, видать, вкусы, особые.