Электрические разряды превратились в острую вспышку ярости, и она обнаружила, что делает несколько шагов к нему.
— Не смей так говорить, — она не потрудилась скрыть раздражение в голосе. — И не будь таким пренебрежительным. Неужели ты не понимаешь? Моя работа — это моя жизнь.
Его ледяные совершенные черты лица не изменились, полное отсутствие выражения замораживало насквозь.
— Значит, ты вполне будешь счастлива умереть или подвергнуться пыткам из-за куска ткани с краской?
Ее гнев усилился, а в горле застрял ком, давняя и болезненная печаль сковала ее. С тех пор как ей исполнилось тринадцать лет и она наконец набралась смелости показать свою работу отцу, никто не отказывался от нее так категорически.
Он сам был художником, темпераментным, но блестящим, и в детстве она боготворила его. Но годы шли, а его картины не продавались, и он ожесточался, обращая эту горечь на нее. Он бросил один взгляд на ее рисунки и заявил, что они бездарная трата времени и что она должна попробовать что-то, в чем будет хороша. По его словам, она вообще ни в чем не была хороша.
— Да, — отрезала она, начиная злиться. — Для меня так будет лучше.
— У тебя есть четыре минуты, — сказал Лукас, раздражающе спокойным голосом. — Если ты не соберешь свои вещи за это время, я заберу тебя и вынесу отсюда.
Инстинкт подсказывал ей сделать еще один шаг, броситься к нему и крикнуть, что она никуда не пойдет и что, если он ее тронет, она вызовет полицию. Но у нее было чувство, что Лукас Тейт, хладнокровный, спокойный и логичный, просто не обратит на нее никакого внимания и все равно возьмет ее на руки и увезет, нравится ей это или нет.
И это заставило ее запаниковать.
Сделав глубокий вдох, она заставила себя взять себя в руки.
— Мне нужны мои вещи, Лукас, — она изо всех сил старалась говорить ровным голосом. — Как я уже сказала, через две недели у меня выставка, и она очень важна для меня. Это возможность, которая заняла у меня много времени, и я не могу ее упустить, — она сглотнула и сжала кулаки. Его лицо ничего не выражало, идеальные черты ничего ей не говорили. Его взгляд мог заморозить и огонь, и она знала, что он не поймет ее. Он был не из тех, кто разбирается в мечтах и страстях. Он не знал, каково это — хотеть чего-то настолько сильно, что причиняет боль. Годы она боролась за этот шанс, а теперь он был так близко, что она почти ощущала его вкус. И все же у нее не было другого выбора, кроме как попытаться достучаться до него.
— Это моя первая выставка, — продолжала она, четко выговаривая каждое слово. — Это была моя мечта, показать мои работы как художнику, с тех пор как я впервые взяла в руки карандаш. Я работала над этим в течение многих лет, и только теперь у меня есть что-то достаточно хорошее, чтобы показать, — она встретила его ледяной взгляд, желая, чтобы он понял. — Я не могу оставить их здесь. Они слишком важны.