Еще одна слеза скатилась по ее щеке, но она даже не попыталась смахнуть ее.
Да, она ненавидела его за то, что он показывал ей все это. И больше всего она злилась на него за то, что он превратил всю эту напряженность в доказательство ее желания и заставил ее выбежать из комнаты, как испуганную девственницу.
Мудак. Придурок.
Она даже не знала, почему плачет, потому что чертовски не хотела этого делать.
Он показал тебе, чего ты так хотела. А потом забрал это.
Да, это так. Он показал ей все в той обдуманной, холодной манере, даже когда его рот дарил ей вкус обжигающего жара, который он так сдерживал внутри себя. Заставил ее понять, что он видит ее ложь насквозь и знает, что она хочет его. Она поняла это еще до того, как полностью призналась в этом самой себе. Как будто он рылся в глубинах ее души, в то время как сам был надежно заперт.
И даже несмотря на то, что он рассказывал ей о себе — шокирующие вещи — она не совершила ошибку, думая, что это были признания или что они были открыты ей как драгоценные секреты. Нет, все это было частью его замысла.
Не то чтобы она хотела знать его секреты, придурок.
На холсте перед ней Гриффин уставился в зеркало, его губы изогнулись в знакомой кривой улыбке. Делясь шуткой. Она начала думать, что, возможно, шутка была над ней.
Внезапно ей захотелось с кем-нибудь поговорить об этом. Кем-то, кому она могла бы излить свое сердце или кто мог бы дать ей совет. Но она этого не сделала. У нее были друзья, но они не были особенно близки, а теперь ее дедушка и бабушка умерли, и единственной семьей, которая у нее была, это ее мать. И она не разговаривала с ней годами.
А тебе было с кем поговорить?
Это был хороший вопрос. Когда-то, еще до того, как он погряз в горечи и гневе, она все рассказывала отцу. Когда она была маленькой, а его картины продавались, она все еще была его драгоценной маленькой девочкой. И после того, как все пошло наперекосяк и она ушла из дома прежде, чем он смог выместить на ней свою горечь, она могла поговорить с Гриффином. Это было одной из причин, почему ее тянуло к нему, потому что он слушал ее так же, как ее отец. Но теперь Гриффина нет…
Она шмыгнула носом и вытерла слезы, стараясь не обращать внимания на внезапное чувство одиночества и усталости. Прошлой ночью она почти не спала, ворочаясь с боку на бок, и сейчас мысль о том, чтобы вздремнуть, казалась ей идеальной.
Вот только чистый холст все еще оставался чистым, а до выставки оставалась всего неделя с небольшим, и если она не начнет в ближайшее время работу, то никогда не закончит. И она все еще застряла взаперти, в этой проклятой квартире, не в состоянии выйти из-за того, что сделал ее покойный муж.