Если бы Эверли решила уехать, я смог бы отвезти ее в город через неделю, но, разумеется, не стал бы менять ради нее свои планы.
Перед тем как шагнуть через порог, я захватил из телеги несколько пакетов с продуктами. Пока я заходил в дом, весил винтовку на стену и ставил пакеты на кухонный стол, моя злость на Эверли возросла.
Я жил вдали от цивилизации по собственной воле, а не из-за бедности. Черт возьми, я даже провел электричество, чтобы иметь возможность нагревать воду, подключить холодильник и печь. Солнечные батареи, инверторы, обогреватели и дизельный генератор позволяли жить иначе, нежели Трэвис с его матерью в трех милях отсюда. Вот они-то поселились в настоящей глуши.
А я? Я хотел жить в горах и пробивать себе путь, но что уж говорить, изначальный капитал облегчил мне задачу. Многим людям приходилось много трудиться и экономить, чтобы позволить себе переехать в леса.
Меня раздражало, что Эверли не знала, на какую хрень подписалась. Вне всяких сомнений, Моника кое-что от нее утаила. Последнее, чего мне хотелось — чтобы моя женщина не желала разделить со мной экстремальный образ жизни.
Закончив раскладывать купленную еду, я собрался занести вещи, но тогда увидел на пороге Эверли с ее чемоданом на колесиках, готовую сделать первый шаг в дом.
— Так ты собираешься войти? — спросил я. — Поскольку никто не заставляет тебя быть здесь.
— Я не знаю, что я собираюсь делать, Сайлас, — ответила она голосом высоким и сдавленным.
— Мне не нужна женщина против ее воли.
— Да, я тебя услышала, — Эверли покачала головой. — Даже если я попрошу, вряд ли ты вернешься в самолет и сегодня же отвезешь меня обратно, — скривив губы, она осмотрела коттедж, состоявший из одной комнаты, но не сделала и шагу.
— Ты права в одном, — сказал я, приблизившись к дверному проему. — Я не уеду отсюда минимум неделю.
Эверли ухмыльнулась, словно осознав, что ей и впрямь некуда пойти. Она покачала головой, будто никак не могла поверить, что происходящее является ее жизнью.
И я понимал Эверли, ведь она не знала, на что согласилась. Окажись я на ее месте, тоже пришел бы в бешенство. Тем не менее, во лжи Моники не было моей вины. Я не собирался менять ради Эверли ни характера, ни места жительства. Но также я не собирался превращать ее жизнь в ад. Кое-чего я хотел гораздо сильнее.
А именно — ее.
— В таком случае, я — твоя пленница? — спросила Эверли. — Так?
— Можешь называть себя как угодно, — ответил я, встав прямо перед ней и блокируя вход. — Но я чертовски уверен, что буду называть тебя своей женой.
Я знал, что она меня хотела. Эверли облизала губы, и если бы я задрал на ней платье, стало бы видно, как ее маленькая киска сжималась от желания, намачивая нижнее белье.