– Черт, – прошептала одними губами.
– Леа, – отец присел рядом, – он должен прийти в себя, ведь ничего не повреждено. И даже имплант, блокировавший ноги, убран.
Он сжал мое плечо и попробовал притянуть к себе в объятья, но я раздраженно мотнула головой.
– Его можно забрать?
Послышался длинный вздох.
– Можно. Но, здесь ему будет лучше.
– Здесь он может не вернуться вовсе.
Я не слышала уже своих слов. Тот, который хоть как-то держал меня и не давал утонуть в отчаянии, ушел. закрылся в себе. не вытерпел боли и страха. Если бы я только могла быть с ним сегодня, а не на этом идиотском вечере!
Стиснула свободную руку в кулак до боли и свесила голову.
– Поехали домой.
Потянулись дни.
Мою комнату, как я и просила, превратили в мастерскую. Вынесли из нее всю мебель, оставив лишь голые стены, на которые теперь опирались полотна разного размера: чистые и наброски, ждущие своего часа превратиться в картины с эмоциями и сюжетами. Окна я никогда не закрывала, поэтому запахи растворителя и красок не раздражали, а лишь создавали любимую творческую атмосферу. Ту, в которой казалось, все возможно.
Джиджи неожиданно оценил бусы из цветных стеклышек на окне, и теперь часами наблюдал за их покачиваниями и блеском солнечных лучей в неровных краях и щербинках. Странно, но копировать увиденное не спешил: то ли не мог, то ли не хотел. Звездным небом тоже перестал притворяться.
Мне казалось, что он так и не пришел в себя окончательно. По-прежнему был непривычно молчалив и апатичен. Вылитая медуза.
Я почти не выходила из комнаты. Два матраса на полу заменили мне кровать, а Эрику – больничную койку. Старалась сделать все, что в моих силах. Разговаривала с ним, рисовала, обсуждая процесс, читала книги о художественном искусстве вслух, держа его за руку. Иногда просто тихо просила вернуться.
Чувствовала себя рыбой, выброшенной на на песок. Казалось, что я бьюсь с обстоятельствами, но заведомо бесполезно. Все вокруг казалось чужим. Душой я стремилась далеко отсюда, оттого не находила себе места и в родном доме. Мне казалось, что я просто никак не вписывалась в композицию некогда родной картины. Меня швырнули в нее, как кляксу, по ошибке и недосмотру. Капли-кляксы на стене моей квартиры в Миарранде и то больше походили на авторскую задумку!
Отец проникся моим опытом и корил себя за то, что не подумал обсудить со мной манипуляции с имплантами Эрика заранее. Сказать, что он был удивлен – не сказать ничего. Тот факт, что Эрик умудрился сам вывести свои из строя, поразил его больше всего. Но дальше деловых разговоров у нас с ним так и не двигалось. Мы виделись вечерами на кухне, обсуждали прошедший день и состояние Эрика. Он приходил к нам осмотреть его перед сном, и мы расставались до следующего дня.